Но Сашка, перебирая страхи, не спешил спрашивать, а мужчины не торопились развеять его сомнения. И только одна государыня, прислонившись спиной к щелястой, теплой двери, смотрела на костер и счастливо вздыхала. Левая рука ее покоилась в Сашкиной потной ладони, правая перебирала охапку полевых цветов, брошенных на колени.
С горящей щепочкой в руках подошел Бокрин. Нащупал жилку на запястье Берегини и считал удары, пока догорала лучинка в другой руке.
— Лучше… гораздо лучше, чем я думал, — улыбнулся он. — А ты, оказывается, искусник.
Сашка покраснел.
— Ведь ненадолго ко мне.
Ястреб кивнул тяжелой башкой.
— Спросить… хочу. Я ведь ее беру. Туда.
Бокрин присел на корточки, глядя пограничнику в глаза, точно не замечая, что вечереет. А впрочем, владельцы Дара одинаково хорошо видят и на свету, и в темноте.
— Бери.
— Боязно. Ведьм выкручивало, я сам видел.
— А ты, девонька, что думаешь? — спросил Бокрин у государыни.
— Я с ним.
— Если боишься — так останься. И он вернется, и ты при мне в покое будешь.
Она быстро-быстро замотала головой.
— Страшно за Чертой-то, — неуловимо усмехался ведьмак.
— Не страшно, просто не так.
Сашка вздрогнул. Ему этот разговор казался ненужным и нелепым. Только-только он отыскал государыню, а пограничники выдумывают неведомо что.
Ведьмы — гибнут около Черты. Гибнут — или сходят с ума. Это всем известно. И здесь уже — к опасности слишком близко.
Бокрин же потер кудреватые волосы:
— Никакой беды не случится, если у Черты или в ней не чаровать. Я уж пробовал. Я как рассуждал. Черта — это совсем другой воздух; она как вода для нас. А мы не рыбы, нам в воде дышать нечем. И огонь — наш Дар — в воде не загорится. Потому кто творит в Черте сплетения, из себя силу тянуть начинает. И выгорает изнутри. А все оттого, что привыкли черпать ведовскую силу Берега — ешь, не хочу; и подумать о том, что я сказал, даже никто не пробует.
— Правила по технике безопасности, что ли? — подал голос темнолицый проводник. — Как-то оно просто, что ли…
— А и так! — буркнул Бокрин. — Если б раньше это понять — сколько бы не погибли! Не хватались бы за ведовство, как за соломинку. Там не Берег, а они вели себя, как на Берегу. Жаль их, конечно, — ведьмак почесал затылок. — Но я ходил в Черту. И все мое при мне.
Бокрин щелкнул пальцами, и, отвечая, в сирени под стеной заголосил соловей.
Лэти глубоко вздохнул:
— Может, ты еще объяснишь, как мы, проводники, там выживаем?
Бокрин кивнул:
— Объясню. Если считать, что полоса вдоль Черты — это уже не Берег, ну, что воздуха там нет. Так лягухи, сами знаете, и на берегу, и в воде одинаково живут. Рыбы — только в воде, звери, птицы — наоборот. Так вы, пограничники, эти самые лягухи и есть. Даже лучше так, вы — пауки-серебрянки. С собой Берег носите. Пограничник — поменьше, пузыря только самому дышать хватает. А проводники — у тех колокол большой — и на себя, и еще народу на сколько. Скольких вел после Ночи разбитой Луны на ту сторону?