– Да, знала.
– И это вас не тревожило?
Ее голос становится тверже. Не нужно ее злить. Нельзя говорить ей, что я думаю о браке: я не хотела для себя такой же участи, которая постигла моих родителей; мне хватало простого осознания, что Крис всегда ко мне вернется и что меня он любит больше, чем жену. Хотя сейчас я понимаю, что это неправда. Поэтому я говорю ей то, что она хочет услышать:
– Конечно, тревожило.
– Что вы почувствовали, когда узнали? О беременности?
– Сначала потрясение, – отвечаю я. – Я не ожидала. Но постепенно я свыклась с этой мыслью. Хотя, возможно, это все из-за гормонов.
Шоу кивает и смотрит в блокнот. Уверена, она меня ненавидит. Я – «другая женщина», каких порядочные женщины, как она, видят в кошмарах. Но сейчас я бы все отдала, лишь бы оказаться на ее месте, вести спокойную, размеренную жизнь вместе с мужем и семьей. Сидя в ожидании следующего вопроса, я физически ощущаю собственное одиночество.
– Вы говорите, что запланировали ту встречу специально, чтобы сказать Крису о ребенке?
– Да.
Пока я жду продолжения разговора, воспоминание о его губах на моей коже, когда он встал из-за стола меня поприветствовать, прожигает насквозь.
– Но он решил закончить ваши отношения прежде, чем вы успели ему рассказать?
– Да.
– Он назвал причину?
– Его жена увидела сообщение, – говорю я. – Заставила все ей рассказать, что он и сделал.
Мой голос срывается на хрип. Все мои мысли только о Крисе. Я чувствую его древесный одеколон, вижу, как его глаза сужаются, после чего он наклоняется ко мне, берет меня за руку и говорит: Хелен. Она все знает.
Я сразу поняла, что это конец. Выбирая между верной женой и ветреной любовницей, он всегда бы выбрал жену; у меня просто не было шансов.
– Он решил со мной расстаться. Дать их браку второй шанс.
– Вы, наверное, были шокированы, – пристально глядя на меня, говорит Шоу.
– Если честно, я ничего не почувствовала, – возражаю я.
И это правда. Я словно оцепенела. Говорят, последствия эмоциональных потрясений дают о себе знать через долгое время после события, и, слушая его, я улыбалась. Господи, я даже с ним соглашалась. Не выбежала, хлопнув дверью, из ресторана, не плеснула ему в лицо бокал вина, не назвала его ублюдком – я просто сидела, ела ризотто и говорила ему, что да, все к лучшему.
– Почему вы не сказали ему о ребенке? – спрашивает Шоу.
– Не смогла.
Оглядываясь назад, я понимаю, что была убита горем. Да, я могла сказать ему о ребенке, но это было бы неправильно, нечестно. Я ему не нужна. И наш ребенок тоже.
– И что вы делали потом?
Что-то мне подсказывает, что она знает ответ.