— Раз так, соединимся.
Она рада выйти из подобия анабиоза, куда погрузилась, чтоб дождаться его решения. «Ведь мне было важно не давить. Не сломать его, — припоминает она. — Он сошел в мою жизнь легко, как созревший плод. Я только вначале тихонько звала с подоконника».
На свадьбе гости кричали много, но смысла криков было не разобрать, словно крик шел на ином языке.
Отцы вели смачный разговор: дача, дом на опушке, силуэт печной трубы.
— Маринка! — вдруг сказал он, стискивая ее бедро. — Проснусь завтра, глядь в зеркало, а там другой человек.
— Другой, — подтвердила. — Будет другой теперь. Теперь мой.
МУХА, ОБЛЕТЕВШАЯ ВОКРУГ ЛУНЫ
Если кому-то это может быть интересно, то похож я, вероятней всего, на штангиста. Только, конечно, не телосложением — уж чего нет, того нет, — а ситуацией, в которой нахожусь.
Представить себе нужно вот что: идут некие соревнования, по странным правилам. Число попыток очень велико, непомерно, но не бесконечно. И вот, я выхожу на помост, в трико и крепких башмаках. У чаши на высокой ноге купаю кисти рук в тальке.
Зал, как ему и положено, видится в темноватом мареве. А штанга освещена ярко. Только еще до первого подхода я знаю — она слишком тяжела для меня, и мне ее никогда не поднять.
Я слегка кланяюсь залу. Может быть, даже взмахиваю рукой.
Гриф штанги рубчатый, жесткий и похож на напильник. Кой-какие мускулы вздуваются у плеч, на ногах… Никому, кроме меня, неизвестно, что мышц-то нет, одна вата. И я думаю не о штанге, а о позоре дальнейших попыток.
Все действительно повторяется много раз.
И зал, я чувствую, не обращает на меня внимания — за что и спасибо людям, в нем сидящим.
Между подходами, во время, предназначенное для отдыха, — а я и не устаю — в коридорчиках, в переходах с короткими лестницами, в слабо освещенных залах со шведскими стенками и балетными станками у стен, переступая через низкие скамьи и огибая ряды шкафов в раздевалках, я думаю о том, что сражаюсь не в своей весовой категории. Иногда о том, что попытка дороже результата; верней, она и есть результат. После таких раздумий, то есть поизобретав философию для себя, я и вправду пытаюсь оторвать железку от помоста. Успеха нет, мысль не помогает подъему тяжестей.
Иногда я вспоминаю тех счастливцев, которые наблюдают за мной и мне подобными из зала. (Я давно перестал приветствовать их, направляясь к штанге.)
Хотя — такое ли уж счастье проводить жизнь в кресле зрителя? Они срослись со своими стульями. Они — четвероногие. Боюсь, они завидуют мне не меньше, чем я им.
Бывает, по отдаленному гулу я могу догадаться, что некто, дотоле ворочавшийся, сопевший, пивший воду, взял вес. Трибуны рукоплещут, и кто-то в черном костюме выносит на подушке медаль.