— Соня, — говорилъ Сережа, — приходите пожалуйста и идите съ мама къ обѣднѣ; если возможно, помѣшайте ей говорить съ незнакомыми. Я не люблю, что она разсказываеиъ въ церкви о папа и о братѣ. Зачѣмъ чужимъ… И мнѣ за нее стыдно и больно.
— Пустяки, Сережа, лишь бы ей было легче. Она говоритъ съ простыми, добрыми людьми, со старушками. Онѣ ей сочувствуютъ, онѣ плачутъ надъ ней, и ей тогда легче. Ей кажется, она мнѣ это говорила, что всѣ о немъ сожалѣютъ, что всѣ его любятъ!
— Но вѣдь это значитъ, по-моему такъ, оскорблять свое собственное чувство, обнажая его предъ незнакомыми людьми.
— Всякій по-своему, Сережа. У васъ есть своего рода высокомѣріе и гордость, а у ней нѣтъ ничего подобнаго, въ ней одна скорбь. Оставьте ее дѣлать, говорить и плакать… Какъ ей, несчастной, не плакать: она все потеряла…
— Не все, — сказалъ Сережа съ видимымъ страданіемъ. — Я ей сынъ, хотя не такой, какъ Ваня, но сынъ. Отецъ мнѣ поручилъ ее.
— Да, но теперь она еще никому оказывать любви не въ состояніи. Она любитъ только тѣхъ, которые у ней отняты. Потерпи, милый Сережа; когда она придетъ въ себя, чувства ея къ дѣтямъ проснутся.
Сережа не отвѣчалъ ни слова — онъ былъ и сраженъ и обиженъ.
Однажды, возвратясь отъ заутрени и ранней обѣдни, вся заплаканная и болѣе обыкновеннаго возбужденная Серафима Павловна легла въ постель, отдохнуть, сказала она, но не встала ни къ обѣду ни къ вечеру. Всю ночь пролежала въ бреду, никого не узнавала и въ себя пришла на другое утро. Дѣти ея испугались; Вѣра ходила, какъ потерянная по комнатамъ и говорила: „Доктора! доктора! Сказали, пріѣдетъ докторъ!“
Глаша, болѣе практичная, видя, что Сережа, ушедшій за докторомъ, долго не возвращается, схватила чью-то шубенку, висѣвшую въ передней, и пѣшкомъ, одна, побѣжала къ Ракитинымъ Она вошла къ Зинаидѣ Львовнѣ, какъ ураганъ, и почти закричала.
— Мама безъ памяти, мама бредитъ! Сережа побѣжалъ за докторомъ и не возвратился еще. Мама лежитъ одна безъ помощи. Я думаю, умираетъ!
Зинаида Львовна и Соня тотчасъ поскакали къ Боръ-Раменскимъ. Когда онѣ тихонько вошли въ комнату больной, то нашли Сережу у изголовья матери блѣднаго и неподвижнаго. Онъ на вопросы отвѣчалъ, что не засталъ докторовъ дома и оставилъ записки. Къ вечеру пріѣхалъ и докторъ и нашелъ, что помѣщеніе тѣсно, воздуху мало; сдѣлали консультацію по настоянію Зинаиды Львовны; доктора нашли болѣзнь крайне опасною и требующею особеннаго ухода. Одинъ изъ нихъ предложилъ помѣстить больную въ лѣчебницу, въ отдѣльную, просторную комнату.
При словѣ больница, Сережа всталъ блѣдный какъ снѣгъ. Глаша, красная какъ піонъ, въ негодованіи воскликнула: