— Какъ? съ твоей больной ногой, ночью, въ лѣсъ! воскликнула Серафима Павловна.
— Прогулка мнѣ не повредитъ, — сказалъ адмиралъ, — мнѣ не впервой! я самъ люблю до смерти ночь въ лѣсу, люблю видѣть дѣтскую радость и дѣтскія игры и затѣей дѣтей очень доволенъ.
— Въ такомъ случаѣ и я поѣду, — сказалъ Сидоръ Осиповичъ.
— Стало-быть, всѣ? Отлично! Итакъ, прощайте, вечеромъ опять увидимся; до свиданія, не опаздывайте.
— Не люблю, когда Antoine ѣздитъ ночью, я за него боюсь простуды, и ужъ, конечно, не позволю ему ни малѣйшей неосторожности; заберу пледы. Его израненная, больная нога — моя забота, и его рана — моя рана, право такъ!
— О, вѣрю! сказала Зинаида Львовна, и сосѣди разстались.
Погода стояла теплая, и ночи теплыя и влажныя; воздухъ мягкій, какъ бархатъ; грудь, казалось, не вдыхала, а пила его живительную влагу. Таратайка, запряженная доброй и рослой лошадью, стояла у крыльца Знаменскаго дома. Дѣти шумною толпою высыпали изъ дома и ждали отца и мать на крыльцѣ. Послѣ довольно долгаго и нетерпѣливаго ожиданія Серафима Павловна подъ руку съ мужемъ медленно сходила по широкимъ ступенямъ лѣстницы. Она была одѣта, какъ бы шла на Тверской бульваръ въ день гулянья, въ прелестной кружевной шляпкѣ и щегольской накидкѣ. Когда она вышла на крыльцо, то вдругъ остановилась и воскликнула:
— Какая темь! Какъ можно ѣхать такъ далеко въ такую темную ночь! Я боюсь.
— Бояться нечего, душа моя, — сказалъ ей мужъ ласково, — дорога торная, широкая до самой поляны Ракитинскаго лѣса, ни моста ни оврага, даже ямы нѣтъ. Садись.
— Не лучше ли пѣшкомъ, — сказала она
— Какъ хочешь. Иди пѣшкомъ, только не устанешь ли?
— А ты?
— Я не могу ходить пѣшкомъ, ты это знаешь, при моемъ увѣчьи я и версты не пройду.
— Я не пущу тебя одного, какъ можно тебѣ ѣхать одному въ эту темь!
Онъ улыбнулся.
— Ты хочешь охранять меня, — хорошо, перемѣнимъ роли.
— Ты все шутишь, а какія же это шутки? Глупыя затѣи! Мало кататься днемъ, надо сломить голову ночью. Все одни пустяки! И зачѣмъ это дѣтей пустили! Все ты!
— Я, — сказалъ съ удивленіемъ адмиралъ. — Вспомни, ты сама позволила.
— Поневолѣ позволила, когда всѣ пристали ко мнѣ; зачѣмъ ты молчалъ?
— Ира! сказалъ ей мужъ спокойно, — рѣшайся, хочешь ѣхать со мною, или итти пѣшкомъ.
— Мамочка, садись скорѣе, а то мы опоздаемъ, — сказалъ Сережа.
— Куда опоздаемъ? возразила она досадливо, — точно горимъ на огнѣ, прости Господи! Надоѣли вы мнѣ съ вашими затѣями. Ужъ, конечно, я не пущу отца одного. Я съ нимъ. Если бѣда случится, то ужъ вмѣстѣ.
— Погибать, такъ погибать! воскликнулъ Степанъ Михайловичъ, смѣясь добродушно.