Сережа молча повернулся къ лошадямъ, которыя счались во всю рысь. Кучеръ передалъ ему вожжи.
— Возьмите баринъ, дорога гладка, какъ полъ. Эй вы, голубчики! крикнулъ кучеръ.
Лошади сорвали рысь и поскакали. Сережа натянулъ вожжи, но не могъ сдержать ихъ. Они со всего маху влетѣли въ сугробъ и вынесли изъ него довольно тяжелыя сани, какъ будто это былъ легкій пухъ; но толчокъ былъ сильный; Глаша вылетѣла изъ саней, какъ резиновый мячъ, пущенный рукою сильнаго игрока.
Она упала плашмя и завязла въ снѣгу. Крикъ ужаса вырвался у Танюши. Сережа оглянулся, увидѣлъ лежащую въ сугробѣ снѣга сестру, бросилъ вожжи кучеру и на всемъ ходу рѣзвой тройки выскочилъ изъ саней. Танюша закрыла лицо руками, и въ ужасѣ откинулась на задокъ саней, а Глаша ужъ поднялась, и отряхала свою шубку, всю покрытую снѣгомъ и засмѣялась звонкимъ удалымъ смѣхомъ.
— Не ушиблась? спросилъ Сережа съ безпокойствомъ и неудовольствіемъ.
— Ничево-тоньки! протянула Глаша няней изобрѣтенное словечко, — мнѣ только очень, очень весело.
— Не мнѣ! закричалъ съ гнѣвомъ Сережа.
— Не мнѣ, — робко сказала, едва переводя духъ Танюша.
Кучеръ, не безъ усилій осадившій тройку, остановилъ ее.
Сережа подсадилъ сестру и самъ влѣзъ въ сани.
— Ты могла сломать себѣ ногу, говорила Танюша, — а онъ Сережа то, когда бросился за тобою, навѣрняка могъ сломать и обѣ ноги.
— Но не сломалъ, — возразила Глаша. — Волка бояться въ лѣсъ не ходить! Однако, наши далеко впереди и ничего не видѣли. Сережа, не говори папа.
— Если не спроситъ, не скажу, — отвѣчалъ онъ съ неудовольствіемъ.
— А если спроситъ, промолчи; не говори, что я сидѣла на спинкѣ саней. Слышишь?
— Конечно, слышу, не оглохъ, — отвѣчалъ онъ ей рѣзко; — всегда такъ напроказитъ, а потомъ: не говори. Промолчать — промолчу, а если узнаютъ помимо меня всю правду, — лгать не стану.
— Никита! обратилась Глаша къ кучеру, — и ты молчи, никому ни слова.
— Какъ прикажете, барышня. Намъ зачѣмъ говорить, — не наше дѣло, развѣ сами, его превосходительство…
— Папа ничего не видѣлъ, они далеко впереди, только ты самъ не болтай.
— Оно точно…
— Не будешь болтать, я тебѣ къ празднику красную кумачевую рубашку подарю.
— Какъ тебѣ не стыдно, — сказалъ Сережа по-французски (онъ былъ весь красный отъ негодованія), ты просишь кучера скрыть отъ отца, что случилось. Закупаешь его. Это низко!
— Надоѣло до смерти мораль твою слушать, несносно.
— Низко, да, низко. Таня скажи, низко! Восклицалъ Сережа.
— Грѣшно, — сказала Танюша серіозно.
— Грѣхъ-то гдѣ же? — спросила Глаша, смѣясь принужденно; въ сущности ей становилось стыдно.