чѣмъ Глаша была очень втайнѣ довольна, хотя этого не показывала), а я отъ роду на тройкѣ не каталась. Мнѣ боязно.
— Не говори: боязно, надо сказать: страшно, или я боюсь. Боязно, это по-мужицки.
— Такъ что жъ тутъ дурного — ничего нѣтъ въ этомъ словѣ неприличнаго. Бабушка говаривала, что надо опасаться только неприличнаго и грубаго.
— Ну, оставимъ твою бабушку. Я ужъ давно знаю, что она была старушка-пропись. Все говорила изъ прописей благочестивыми изреченіями, а у насъ этимъ никого не удивишь. У насъ такихъ и своихъ много. Далѣе…
Танюша молчала.
— Что жъ ты молчишь?
— Что же я буду говорить, когда вы надъ моей милой бабушкой насмѣхаетесь, — отвѣтила Танюша, и слезы слышались въ ея голосѣ. — За что вы меня такъ обижаете?
— Вы… и чуть не плачетъ. О глупая, глупая дѣвочка! Что мнѣ съ тобой дѣлать? Я сказала безъ умысла. Ну прости меня, больше не буду.
— Вы всегда говорите, больше не буду, и черезъ минуту опять за то же и обижаете, да такъ больно, тѣхъ, кто васъ любитъ.
— Ой ли? Любитъ! Если любитъ, такъ скажетъ: миленькая Глаша, прощаю тебя.
Танюша молчала.
— Такъ ты не хочешь сказать? спросила Глаша съ досадой.
— Не то, что не хочу, а не могу. Какая же миленькая та…
— Такъ ты еще сердишься. Хорошо. Я не хочу сидѣть съ тобою рядомъ, какъ будто мы друзья, а такъ какъ уйти некуда, то произвожу разводъ. Гляди!
Глаша прыгнула и сѣла лихо на край саней, на самую ихъ боковую спинку, сѣла бочкомъ, какъ птичка на вѣткѣ, ея ноги почти не касались сидѣнья, она вся была на лету.
— Ради Бога, упадешь! ради Бога! воскликнула Танюша съ испугомъ.
Сережа обернулся и, увидя сестру, закричалъ.
— Глаша! Не дури! Сядь на мѣсто.
— Мнѣ и здѣсь хорошо, мнѣ и тутъ мѣсто, — отвѣчала она.
— Упадешь! Не блажи, говорю тѣбѣ! сказалъ Сережа заносчиво и рѣзко.
— О себѣ думай, обо мнѣ не безпокойся, вишь, какой опекунъ проявился, — отвѣчала Глаша въ сердцахъ.
— Вѣдь ты на первомъ ухабѣ вылетишь, а мнѣ достанется отъ отца, что не умѣлъ беречь сестру. А кто тебя убережетъ съ твоимъ бѣшенымъ нравомъ.
— Глашенька, миленькая Глашенька, ну, вотъ я и сказала, ну вотъ я и простила. Слышишь? говорила Танюша.
— Поздно, — сказала Глаша рѣшительно; ей нравилось сидѣть почти на облучкѣ; ей казалось что она летитъ сама, а не лошади летятъ и несутъ ее.
— Глаша садись на мѣсто, не то силой посажу, — закричалъ Сережа.
Она засмѣялась. Сережа хотѣлъ броситься на нее, а Танюша заслонила Глашу собою.
— Вишь какой прыткій, — говорила Глаша, — такъ я тебѣ и позволю распоряжаться мною! Попробуй.
— Не стыдно тебѣ; онъ о тебѣ заботится, — сказала Танюша. — Ты ему неблагодарна.