— Довольно, — говорила она, — нынче, правда, холоднѣе вчерашняго.
— Ну, вотъ еще! Вчера было 15, а нынче 10 градусовъ нѣтъ.
— А вѣтеръ? Вчера было морозно, но тихо, а нынче такъ и рветъ. Лицо такъ и рѣжетъ и дыханье захватываетъ. Не было бы бѣды какой!
— Ври больше! сказала Глаша сердито.
— Ну, какъ же такъ! воскликнулъ Ваня: — вѣдь она любя говоритъ. Только я не пойду домой, Танечка; я, голубушка, еще немножко покатаюсь: мнѣ нынче такъ весело! Да и кто знаетъ, если опять завернутъ холода, мама ни за что не пуститъ на гору.
— Не будетъ холодовъ, скоро начнутся оттепели. Еще того хуже — гора растаетъ.
— Успѣемъ еще натѣшиться на масленой, — сказала Танюша, — вѣдь вы въ Москву не ѣдете, вотъ и будемъ кататься. Сережа, посмотрите на него: лицо его такъ и горитъ, весь въ поту.
— Пойдемъ домой, — сказалъ Сережа нехотя, — пожалуй, простудишься, и тогда ужъ конецъ; съ maman никто не сладитъ! Завтра придемъ опять.
— Еще разъ. Я, право, не усталъ, и мнѣ даже жарко. Кто знаетъ, что будетъ завтра, быть можетъ, морозъ — красный носъ! сказалъ Ваня смѣясь и бѣгомъ потащилъ салазки въ гору. — А ужъ я нынче потѣшусь вдоволь, накатаюсь досыта!
И катались они досыта, катались почти до сумерекъ, пока не пришелъ Степанъ Михайловичъ и не сказалъ, что адмиралъ безпокоится, что они такъ долго на морозѣ и при такомъ сильномъ вѣтрѣ катаются съ горъ.
— Ничего вы въ мѣру дѣлать не умѣете, — прибавилъ Степанъ Михайловичъ, — а безъ мѣры, дѣти, жить нельзя!
Дѣти пришли домой; имъ подали горячаго чаю. Они болтали безумолку, разсказывали, смѣялись, но Ваня къ вечеру какъ-то притихъ и, послѣ своего необыкновеннаго при его нравѣ оживленія, сдѣлался молчаливъ и задумчивъ.
— Ты не озябъ? спросилъ у него отецъ заботливо, замѣтивъ его молчаливость.
— Нисколько. На горѣ мнѣ одну минуту было холодно, но я взбѣжалъ на гору и согрѣлся.
— Ну, это напрасно: бѣгать въ гору, а потомъ кататься внизъ при рѣзкомъ вѣтрѣ совсѣмъ неразумно. Вспотѣешь, а тутъ тебя хватитъ морозъ и обвѣетъ ледяной вѣтеръ. Это опасно.
— Но я не озябъ, напротивъ, мнѣ очень жарко.
На щекахъ Вани горѣлъ яркій румянецъ.
Адмиралъ придвинулъ кресло къ камельку, взялъ газеты и занялся чтеніемъ. Серафима Павловна немного поодаль вязала какой-то затѣйливый камзолъ изъ блѣдно-розовой шерсти; обѣ ея дочери играли въ лото съ Саррой Филипповной; Танюша шила рубашку съ замѣчательнымъ искусствомъ, а Сережа читалъ одну изъ поэмъ Пушкина. Такъ прошелъ вечеръ. Въ 11 часовъ всѣ разошлись, а адмиралъ ушелъ въ свой кабинетъ, говоря, что ему непремѣнно надо приготовить два письма для утренней почты. Онъ писалъ у стола своего, когда въ комнату вошла жена его, въ едва накинутомъ на плечи фланелевомъ голубомъ капотѣ.