Раздался далекій звонъ колокольчика. Она вздрогнула и вскочила, точно какая пружина подняла ее.
— Колокольчикъ!.. вскрикнула она. — Докторъ, это докторъ! Слава Богу! Докторъ!
Адмиралъ вышелъ уже на площадку лѣстницы навстрѣчу пріѣзжему.
Черезъ два часа докторъ, пріѣхавшій изъ Москвы, пилъ чай въ столовой; все семейство Боръ-Раменскихъ окружало его, впиваясь въ него глазами. Это былъ еще совсѣмъ молодой человѣкъ, съ серіознымъ, почти суровымъ лицомъ, самоувѣренный, съ рѣзкими манерами, безцеремоннымъ тономъ и довольно длинными, неприглаженными волосами; одѣтъ онъ былъ очень небрежно: въ какой-то короткій не то камзолъ, не то пиджакъ. Онъ въ эту минуту былъ всецѣло занятъ завтракомъ, кушалъ съ большимъ аппетитомъ и запивалъ обильный завтракъ (было уже 7 часовъ утра) дорогою мадерою. Окончивъ жаренаго рябчика, куски ветчины съ телятиной, сочни, компотъ, онъ медленно и искусно намазывалъ тонкимъ слоемъ масла поджаренные куски хлѣба и протянули экономкѣ, заваривавшей чай, чайную чашку.
— Я попрошу очень крѣпкаго, но не сладкаго чая, — сказалъ онъ ей, — и хорошихъ, густыхъ сливокъ.
Сережа взялъ молочникъ, посмотрѣлъ и сказалъ:
— Сливки самыя густыя и свѣжія.
Онъ пододвинулъ молочникъ доктору; докторъ взялъ, не поблагодаривъ, вылилъ почти цѣлый молочникъ въ чашку чая и звучно, на всю комнату, прихлебнулъ чай.
— Сливки хороши, но слишкомъ холодны, — сказалъ онъ, — это портитъ чай. Ихъ бы надо было подогрѣть, подогрѣть, говорю я, но не кипятить.
Серафима Павловна сидѣла молча и поглядывала съ враждебнымъ выраженіемъ на гастронома доктора; адмиралъ сидѣлъ въ сторонѣ, а докторъ, не обращая ни на кого ни малѣйшаго вниманія, аппетитно кушалъ хлѣбъ съ масломъ и обильно запивалъ его чаемъ. Сережа и Вѣра старались предупредить желанія доктора и усердно принимали или подавали ему все нужное. Онъ пользовался ихъ вниманіемъ, изрѣдка отрывисто произнося: благодарю, и наконецъ, окончивъ завтракъ, всталъ, какъ-то нецеремонно разставилъ ноги, только что не потянулся, и, не обращаясь ни къ кому особенно, сказалъ небрежно:
— Нельзя ли сигару?
Адмиралъ всталъ и вѣжливо, но холодно отвѣтилъ:
— Конечно; пожалуйте въ мой кабинетъ.
— Вотъ докторъ! Откуда такого достали! Въ жизнь мою не видывала ничего подобнаго. У Вани въ комнатѣ я ничего спросить не смѣла, а тутъ видя, что онъ голоденъ, оставила его ѣсть и пить — а онъ все молчитъ, ни съ кѣмъ не говоритъ! Никому ни слова, только ѣстъ и пьетъ! Не можетъ же онъ не видѣть, что мы всѣ измучены! Ну человѣкъ! нечего сказать. Не пойти ли мнѣ въ кабинетъ, не спросить ли?