— Что ты только придумала? Господь знаетъ лучше тебя. Нашъ умъ коротокъ. Мало ли почему тебѣ жизнь нужна и Богъ ее тебѣ оставляетъ? говорила Таня.
— Не знаю, кому я нужна. Меня никто не любитъ, да, пожалуй, и я сама не люблю особенно нѣжно; я не умѣю любить.
Она говорила съ ироніей и горечью.
Таня отвѣчала быстро:
— А можетъ-быть, Господь въ своемъ милосердіи оставляетъ тебѣ жизнь именно для того, чтобы ты научилась любить и смирила бы себя. И напрасно говоришь ты, что тебя никто не любитъ. Если бы ты слышала, что вчера Ваня говорилъ о тебѣ, то измѣнила бы свое сужденіе.
— Что говорилъ онъ?
— Теперь я не скажу тебѣ. Послѣ. На эти разговоры время придетъ. А теперь пойдемъ къ нему. Ему остались уже не дни, а быть можетъ часы только.
И не ошиблась Таня. Былъ теплый, ясный весенній день. Солнце пекло. Яркіе лучи его проникали черезъ большіе окна въ домъ и обливали всѣхъ и все радостнымъ свѣтомъ. На дворѣ чирикали воробьи, суетясь вокругъ просыхавшихъ лужъ; яркая зеленая трава показалась на оттаявшей землѣ. Въ природѣ все проснулось къ жизни, все одѣвалось весенними красками, красовалось на весеннемъ солнцѣ. И домъ, залитый лучами солнца, блисталъ, сіялъ и, казалось, радовался; но семья, жившая до тѣхъ поръ такъ счастливо въ этомъ самомъ домѣ, теперь погружена была въ тяжкое горе. Блѣдны, сумрачны глядѣли всѣ лица домашнихъ, неслышно ходили они, уподобляясь бродящимъ тѣнямъ; все въ домѣ замерло, и входила въ него неслышно страшная гостья!..
Ваня лежалъ въ креслахъ. Блѣдная головка его безсильно склонилась на подушку, и былъ онъ блѣднѣе лицомъ, чѣмъ бѣлоснѣжное бѣлье его. Мать сидѣла подлѣ него, сидѣлъ и убитый горемъ отецъ. Между нихъ, держа руки обоихъ, пріютилась на полу Соня. Сережа стоялъ съ Глашей, которая крѣпко держала его за руку. Вѣра стояла съ Таней поодаль. Тихо, едва слышно позвалъ Ваня отца.
— Папа! придвиньте мое кресло къ окну. Я хочу посмотрѣть на садъ и на солнце, — сказалъ онъ.
Адмиралъ и Сережа подвинули его кресло къ окну, изъ котораго видна была большая липовая аллея, которая шла къ рѣкѣ, и по которой онъ такъ часто бѣгалъ бывало къ рѣкѣ, спѣша въ Иртышевку къ Сонѣ.
— Папа, — сказалъ Ваня едва слышно, — какъ прекрасно это солнце!
— Не простудите его, — произнесла мать, — вы его слишкомъ близко подвинули къ окну.
— Ничего, мамочка, дайте мнѣ вашу ручку. Сережа! Глаша, подойдите. Глаша, чего ты испугалась? Не бойся. Ничего нѣтъ страшнаго.
Онъ взялъ ея руку и положилъ ее въ руку Сережи.
— Ваня! что ты? Что съ тобою? спросила мать, едва произнося слова отъ испуга.