Редактор оказалась ужасно милая, и, если не считать того, что я ужасно её стеснялась и робела, мы с ней подружились. Мы вместе вошли в зал, где проходила презентация, и она сказала, что здесь много людей из Москвы, а потом и подвела меня к пожилому мужчине в тёмном костюме, наверное, известному московскому писателю.
– Это наш молодой петербургский прозаик, – сказала ему редактор.
Я оглянулась посмотреть на молодого петербургского прозаика. Рядом никого не было. Неужели это я? Я вежливо улыбнулась и на всякий случай искоса взглянула на редактора, не смеётся ли она надо мной. Нет, не может быть, она бы не стала, она милая. А этот московский писатель, он не смеётся? Вроде нет.
Мы отправились дальше, редактор впереди, я шаг в шаг за ней, как робкий утёнок за мамой-уткой на птичьем дворе. Хорошо, что я была во всем чёрном – просто такое незаметное чёрное привидение, а не нарядная идиотка в дурацких шёлковых брюках и ещё более дурацкой блузке с бантом.
Редактор подвела меня ещё к нескольким людям, стоящим отдельной стайкой.
– Это…
Ой! Она назвала имя, известное мне с детства, и моей маме тоже.
– Это…
Ой-ой! Она опять назвала имя, известное мне с детства, и моей маме тоже.
– Это…
Ой-ой-ой! И она назвала ещё одно имя, известное мне с детства, и моей маме тоже.
Неужели это я стою рядом с ними? Неужели мой Дневник – такое замечательное произведение, что сразу же вознесло меня на вершину литературного Олимпа?
– А это наш молодой петербургский прозаик, – снова представила меня редактор.
Я нервно почёсывалась, не переставая улыбаться идиотской улыбкой, и думала, прилично ли будет сказать, что мы с моей мамой любим их с детства? Или нет? А вдруг они не хотят, чтобы мы с моей мамой знали, сколько им лет?
Представляла, как буду вечером рассказывать маме:
– Это – Шекспир, это – Шарлотта Бронте, это – Михаил Юрьевич Лермонтов, а это – наш молодой петербургский прозаик…
Так я стояла и думала, что скажет мама, и от восторга даже немного отключилась от реальности, а когда я пришла в себя, писатели уже кружили вокруг накрытого стола, и правильно делали, потому что фуршет был неплох: три вида колбасы, много разных сыров, пирожки, орехи и сухофрукты.
Я по-идиотски улыбалась сразу всем писателям, кишащим вокруг колбасы и всего остального, непрерывно таскала со стола жёлтенький сыр в дырочку (хорошо бы узнать, как он называется) и радовалась – вот стою я, молодей петербургский прозаик, и ем вкусный писательский сыр. Пирожки лежали неудобно, далеко от меня, ни одного не досталось!
Съела много орехов. Орехи – очень удобная еда для фуршета. Если с тобой никто не общается, можно непрерывно жевать и делать вид, что ты специально пришёл пожевать и сейчас очень занят.