– Да неужели? – Фрэн Хардести расхохотался. – Это мой сын! Ты кто, соцработник, чтобы за ним присматривать?
– Кто-то же должен о нем позаботиться.
– А я, по-твоему, не забочусь?
– Ты сейчас не в себе.
– Повторяю – ты не соцработник.
Силуэт отца колыхался в витрине. Из-за причудливой игры света он будто парил над землей. Чуть поодаль отражался недостроенный жилой дом, весь в лесах. Я мог бы до него добежать, если бы додумался выскочить из машины. Мог бы добраться до “Метрополя”. Но мне не пришло в голову спасаться бегством.
Кью-Си сказал:
– Это твоя война, Фрэн, а его не впутывай.
– По-твоему, я сейчас с кем-то воюю?
– Сейчас нет. Но я знаю, куда ты намылился.
– И куда же?
– К Хлое.
– Вылазь из машины. Осточертел ты мне.
– Не-а, я остаюсь.
– Ну ладно, как хочешь. Но куда мы, туда и ты.
– Идет.
Отец скрежетнул дверцей. Плюхнулся на водительское кресло и повернул зеркало заднего вида, чтобы видеть Кью-Си.
– Кстати, умник, – сказал он, – не созвание, а сознание. И дверь я опять заблокировал.
– Трогай давай, – пробурчал Кью-Си. – Твои спектакли уже в печенках сидят.
– Да-да. – Пристегиваться отец не стал. – И руки не прячь, чтоб я их видел.
Когда он заводил машину, я спросил:
– Кто такая Хлоя?
Мой вопрос ему как будто понравился.
– Хлоя – это та, из-за кого мы здесь застряли. – Он потянулся к бардачку. – Надоело здесь торчать, да, Дэн?
Некоторые дома уязвимее прочих. Дом, что снимала Хлоя Каргилл, стоял на верхушке холма, откуда сбегала вниз улица. Одноквартирный дом, примыкающий к другому такому же, с большой остекленной верандой и двускатной крышей; смежный дом был похож на него как близнец, но опрятней – беленые стены, черные водосточные трубы, ухоженная живая изгородь из бирючины, а на Хлоиной половине облупленная бежевая штукатурка, шаткий водосток, запущенный газон. И дом этот, увы, стоял первым в ряду. Южная сторона выходила в переулок, а через дорогу тянулись в ряд типовые домики; их задние окна, забранные решетками, смотрели на дощатые сараи, вымощенные плитняком дворики, гаражи. Вдоль дороги росли деревья и буйные кусты. На перекрестке одиноко торчал фонарь, разбитый, без лампочки. Переулок утопал в сорняках, тут и там на гравии блестели лужи; вряд ли им пользовались, чтобы срезать путь, разве что мусоровозы подъезжали напрямик к бакам. В тот раз я, конечно, ничего этого не заметил, но потом рассматривал фотографии в газетах – и еще раз повторю: некоторые дома уязвимее прочих. Большинство людей при виде частного дома на тихой загородной улочке представляют, как поселились бы в нем, как расставили бы мебель, поменяли занавески, посадили цветы, перекрасили стены. А я, когда смотрю на дом, прикидываю, какие в нем есть уязвимые места и как ими можно воспользоваться, – иначе уже давно не могу. Теперь для меня всякий дом способен превратиться в дом Хлои.