Он спит, этот почтенный старый господин, думает дежурная, уже в пальто и шляпе, и громко щелкает замком сумочки, долго откашливается, гасит верхний свет и только после этого дотрагивается до его плеча. Да, он спит, но даже врач не сможет уже разбудить его, и дочь не сможет, дочь, считающая себя виновной, потому что у нее никогда не хватало мужества сказать ему, что его оригинальные мысли продумало и даже осуществило до него множество людей, лучше его подготовленных. Поскольку церковь верит, что мертвым нет дела до этого мира, а следовательно, и до разделения этого города на два города (и два мира), или же она надеется изменить горькую действительность, игнорируя ее, слезы матери текут вновь, как текли на похоронах Германа и Теодориха на кладбище у Шиллерпарка, куда сегодня уже нельзя попасть, да и незачем: дочь вскоре сдаст экзамены на аттестат зрелости, год проработав на электроламповом заводе, станет студенткой в Лейпциге, а у матери под боком есть могила одного из близнецов, который, как нарочно, дал себя убить при защите развалившейся биржи, и времени у нее остается совсем мало, ибо тоска по Вильгельму и его идеям, вынужденное безделье и сознание, что давно самостоятельной дочери ее помощь больше не нужна, вскоре сводят ее в могилу. После этих двух смертей Пашке собирает у старых жильцов из восьми подъездов деньги на венок, который в один прекрасный день появляется на кухонной табуретке во дворе рядом с мусорными ящиками, и принимает решение отказаться от кое-каких утомительных должностей. На чужом кладбище в районе Пренцлауэрберг дочь с грустью и с некоторым смущением, поскольку она недавно отреклась от церкви, принимает слова соболезнования от пастора, герра Пашке, фрау Вольф и возвращается в Лейпциг, а фрау Вольф вместе со своим мужем (профессия — кельнер, хобби — разведение почтовых голубей, в начале пятидесятых годов вернулся из плена) занимает всю квартиру на пятом этаже и обещает сохранить для нее заднюю комнату с отдельным выходом на черный ход, из окна которой видно еврейское кладбище, где среди апрельских и майских могил сорок пятого года снова возвышается надгробный памятник Моисею Мендельсону.
И вот перед этим черным ходом, подъезд Б, и стоял Карл несколько минут неподвижно, пока не решился позвонить.
Все еще не позвонил. Он стоял в темном дворе, взволнованный более, чем хотел бы признаться себе, немного испуганный столкновением с завизжавшей фрау Гёринг, слегка забавляясь своей беспомощностью, смахивая немножко на трубадура под балконом владелицы замка, немножко на искателя экзотических приключений, а скорее, на добропорядочного буржуа, попавшего в квартал притонов, и, задрав голову, уставился на окна в надежде по шторам или освещению угадать что-либо характерное для фрейлейн Бродер, выбрав наконец (невольно хочется сказать: весьма знаменательно) срединную дорогу, а именно подъезд В, и наполовину подсознательно попытался сочинить для нее описание этих минут (которое позднее завершилось так: «Через несколько лет туристы будут осматривать последние из этих домов, как осматриваем мы сегодня остовы зданий Кведлинбурга