О ней спросил и водитель, не вынимая потухшей сигары изо рта. «Эту штуку тоже брать?» Мужчина, не представившийся ему, но, судя по всему, бывший муж, сделал глупое лицо и пожал плечами, он знал только, что кухонная мебель, надувной матрац, ящик с пижамой, домашними туфлями и бритвенными принадлежностями остаются, как и он сам. Тут траур, подумал водитель, но отнесся к этому равнодушно, его не интересовало, чтó он повезет отсюда на кладбище, к тому же он все равно узнает, ведь потом, в машине, наедине с ним люди становились разговорчивыми, давая выход волнению, и тогда достаточно только наводящего вопроса, чтобы ему выложили всю историю. Не в первый раз транспортировал он останки брака, случаи бывали разные, но сочувствовал он всегда женщинам — виновным (что случалось редко) или невиновным, — хотя бы уже потому, что жены ревели, а мужья всегда держались твердо, и еще потому, что они были женщинами с красивыми волосами, или глазами, или губами, как эта вот, она, правда, не ревела, а казалась более спокойной, чем мужчина, беспрерывно куривший и (несмотря на намечающееся брюшко) выглядевший, как устрашающая иллюстрация на тему о вреде никотина. Почему он не уезжал в деревню? Свежий воздух пошел бы ему на пользу, впрочем, ей тоже, но вряд ли она думала об этом при такой массе книг. Сколько их тут? Тысяча? Две тысячи? Три? Когда она их прочтет? Ведь больше одной в неделю не осилишь, стало быть, 52 в год, 520 в десять лет, 3 тысячи за 60 лет, значит, все она никогда не прочитает. Пусть бы оставила их этому пропащему курильщику, а сама лучше прихватила бы картину. «Так берем мы эту штуку или нет?» — «Да, как с ней быть, воробышек?» Называть ее воробышком столь же нелепо, как его — львом или слоном, но она откликнулась: «Я бы хотела сохранить ее, но не брать с собой». — «Может быть, фрау Вольф возьмет ее на хранение». Да, почему бы и нет, что тут такого, от чего воробышек так испугался? Водитель почувствовал, что он лишний. Лучше ему подождать внизу, в машине. Похоже, здесь не все ясно. «Еще что-нибудь, сударыня?» — «Нет, спасибо, мы сейчас поедем». «Сейчас» было, конечно, преувеличением. Он успел съесть свой завтрак, прочесть газету от начала до конца, со скуки даже передовицу под названием «Мы можем все, нам стоит только захотеть!».
«Ты не останешься здесь?» Близкая разлука озарила последние дни и ночи вспышкой боли и счастьем. Любовь еще раз засияла ярким светом: многоцветье заката стало для нее свечением восхода, осеннее золото — весенней радугой. И вдруг почувствовалось наступление сумерек, холода. «Прошу тебя, будь честен!» Его взгляд не выдержал ее взгляда, скользнул в сторону, остановился на громадах собора, писанных масляной краской, на реке, колоннах музея, надписях над порталами, словно там были ответы, которые оставалось лишь прочесть вслух.