…В тот вечер в госпиталь прибыли раненые. Катя уже знала о ранении Петра и с прибытием каждой партии раненых выбегала в приемный покой, пытливо всматриваясь в лица бойцов.
— Катя, Данюк, зайди на минутку в ванную, — позвала ее дежурная сестра Семенова. — Помоги мне. — Она стояла у шкафа, с большой кипой белья.
— Вы что, потише не можете нести? — услышала Катя позади себя знакомый гулкий бас. — Не видите, что человек сам сказать не может.
В ванную внесли носилки. Раненый лежал с забинтованной головой. За носилками шел могучий пограничник с рукой на перевязи.
— Тихо, тихо опускайте! Чурку с глазами, что ли, тащите?
— Синюхин! — воскликнула Катя. — Где Петя? О Шохине слыхали?
Синюхин засмеялся.
— Товарищ Синюхин, дорогой, скажите правду!.. — голос Кати вздрагивал.
— Живой он, и жить долго будет… Только сейчас у него с разговором не больно красиво получается, — шепотом ответил Синюхин и покосился на носилки. — Да и насчет собственного транспорта слабовато…
Раненый зашевелился и чуть-чуть приподнялся. На его лице незабинтованными оставались только левый глаз и губы. И этот единственный глаз в упор смотрел на Катю.
По спине Кати пробежала дрожь. Мертвенная бледность покрыла лицо.
— Да вы не пугайтесь, ничего такого нет, — успокаивал ее Синюхин, — бинтами его пообмотали, это верно, а кости у него целехоньки.
Катя наклонилась к Шохину, тихо, нараспев прошептала:
— Петенька, милый ты мой! Как же они тебя…
Шохин, прикрыл глаз, рот его искривился. Он слышал голос Кати, хотел ей что-то сказать, но вместо фразы получилось мычание. Черная, в ссадинах кожа, запекшиеся губы незакрывающегося рта… Не сознавая, Катя отстранилась от носилок. Она увидела то, чего не замечала у других раненых, — уродство, нанесенное войной. Неужели перед ней тот самый Петр, в глазах которого не потухало веселье?!
Голова Шохина вздрогнула. Из глаза выкатилась слеза.
Эта слеза потрясла Катю. Он ждал встречи с ней, надеялся найти поддержку, успокоение… А она? Как она встретила его?..
По просьбе Кати, Шохина поместили в ее палату. Дежурный врач уверил: состояние шока скоро пройдет; прострел щеки не опасен, челюсть не задета, выбито три зуба…
Шли дни. На исходе была вторая неделя. За это время Шохин окреп и поправился настолько, что мог самостоятельно передвигаться по комнате. Через месяц обещали вставить зубы. Выздоровление его радовало. В каждой мелочи он чувствовал заботу Кати, и все же не мог побороть отчужденности, появившейся в первый день приезда. В отсутствие Кати он грустил, а когда она была с ним, против воли присматривался к ней, стараясь уличить в притворстве, а жалости он никогда бы не принял…