За эти шесть суток она много думала о Петре, о письме, в котором он несколько раз напоминал о своем обезображенном лице. «Зачем это? Что я, красоту в нем ищу?» — Кате становилось обидно, но сердиться на Петра она не могла. Теперь, когда Петр очень далеко и неизвестно, увидит ли она его когда-нибудь, Катя знала: она его любит.
Потом мысль возвращалась к Синюхину, опять к Марину. Какие они все хорошие, как ей жалко их. Неужели после войны они все разъедутся в разные стороны и позабудут о первом бое на шестой заставе…
Может, и разойдутся, но никогда этого не забудут… Это уж на всю жизнь…
Почти неделю лежит Марин в госпитале, а улучшения нет… Сегодня главный хирург фронта Бухрин будет его вторично оперировать, удалять последний осколок возле сердца…
Катя сняла с окна одеяло, откинула занавеску, выключила электричество. При дневном свете еще резче обозначилась на белой подушке желтизна исхудалого, неподвижного лица.
Больше всего пугала Катю эта неподвижность Марина, безразличнее выражение его лица, в особенности, когда он приходил в себя. «Очень тяжелое ранение…» — вспомнились ей слова хирурга.
В госпитале начинался обычный напряженный день: через плотно закрытую дверь все чаще доносились торопливые шаги сестер, слышалась тяжелая поступь санитаров с носилками, шуршание колясок…
В палату тихонько вошла полная, круглолицая девушка с чуть вздернутым носом — медсестра Семенова. Белоснежный халат перетянут поясом, на голове батистовая косынка.
— Сегодня мое дежурство! Как больной? — обратилась она к вздрогнувшей от ее неожиданного появления Кате.
— Все так же… Я останусь у него…
— Шестые сутки без отдыха! С ума сошла! Ты же свалишься.
На тумбочке, у кровати, белел температурный листок с резко вычерченной кривой. Семенова уголком глаза взглянула на Марина и покачала головой.
— Ведь сегодня операция, — напомнила Катя, — разве я могу уйти?
— Каждый день кого-нибудь оперируют… — Семенова вздернула плечами. — Ну уж ладно, если настаиваешь, будь по-твоему, но сейчас-то до десяти можешь поспать.
Катя послушно поднялась.
— Занеси историю болезни в рентгеновский, — подала ей Семенова длинную желтую папку. — Понадобится главному хирургу. Ну и метет сегодня! На мосту просто с ног сбивает. Когда только кончится?
В конце коридора, у дверей рентгеновского кабинета стоял главный хирург фронта Георгий Алексеевич Бухрин. Сухощавый, чуть выше среднего роста, он ровным, густым голосом, обращаясь к военврачу Готкину, говорил:
— Во-первых, осложнений со стороны легких и плевры нет, во-вторых, ясны контуры сердца и отчетливая пульсация… значит, сердце не задето…