Я все оставил как есть и лег в постель. Нет, подумал, лучше быть самоубийцей, чем убийцей. Но и это ужасно. Будь проклята моя вера в разум, будь проклято мое зазнайство, я ведь думал, что можно жить с больным человеком. Был бы у меня другой характер, еще куда ни шло…
Значит, не буду я ни убийцей, ни самоубийцей, но исчезну отсюда, забуду о собаках, об этой лачуге, о блохах и никогда уже сюда не вернусь.
Спустя немного пришла в гости дочка, и жена обо всем рассказала ей. Я крикнул с постели, чтоб оставили меня в покое, потому что я сам не в ладу с собой. Я прогнал дочку к моей матери на Каштель и тотчас представил себе, какая будет у этого ребенка жизнь, если она унаследует мой характер. У нее нет ни дома, ни порядочного отца, ни нормальной матери, что ждет ее впереди?! Счастливая Уршула! Ей уже никогда не придется больше ссориться с Яно Годжей, не придется корчить из себя серьезную даму.
Каждый знает, что он однажды умрет, и все-таки бывают случаи, что самоубийством кончает преступник, осужденный на смерть. По-видимому, не может выдержать эту напряженность… Самоубийство нельзя толковать как страх перед будущим или болью или даже как страх перед смертью, это, скорей всего, попытка сократить невыносимое состояние пустоты. Болезнь всегда может чудодейственно окончиться выздоровлением. Но это состояние ненужности и ничтожности невозможно вынести. К счастью, у каждого человека в глубине души теплится огонек надежды, что он не совсем уж лишний, что кому-то он еще может пригодиться и что даже совершит какой-то великий поступок. Это воспитание, настраивающее на великие, яркие поступки, насквозь ложно, и чаще всего к этому приходит человек в моем возрасте, понявший, что за всю жизнь не сделал ничего хорошего. Может ли меня оскорбить цель коллеги Бакуса, который ежегодно пишет по сценарию, а теперь к тому же еще узнал, что в моду вошло переосмыслять собственную жизнь. Несомненно, в конце концов он придет к определенным результатам — к тому, например, что́ такой режиссер, как Антониони, заменил в своем фильме теннисом без мяча[47]. Мир принадлежит мошенникам, которых в Словакии неверно называют «жидами». Прежде всего это потому неверно, что ни одна другая культура не раскрыла так сущность человеческой пустоты и ничтожества, как еврейская культура. И потому порочно под именем «жид» разуметь каждого гешефтмахера, для которого главное — обтяпать выгодное дельце.
Эти долгие ночи без слов! Что придумать, чтобы жить дальше?! Мое состояние — это уже не скепсис, не злость, не отчаяние. Это просто смерть. Моя душа мертва, и я худший из всех преступников на свете. Те, возможно, оправдывали свои преступления обязанностями или страстью к наживе, но отупление чувств, которые путаются у меня в голове, равносильно смерти. Я убитый человек.