Если бы не предельная искренность интонации, не лихорадочная, местами просто спонтанная напряженность повествования, книгу Слободы можно было бы истолковать как заведомую полемику с канонами «производственного романа», поскольку Урбан Хромы не вынес из своей школы физического труда ничего, кроме отвращения к себе и к тем занятиям, которым он отдал два с лишним года жизни: «Никто его не похвалит. Напротив, все кричат ему, что он зря ушел из вуза, если вообще заходит об этом разговор. И Урбан объясняет им свой шаг всякий раз по-разному, и никогда — правдиво. Разнорабочий! И это идеал? Нет, ему не надо было приезжать сюда…» И дело не только в том, что он так и не стал профессионалом, что и на шахте, и на заводе его используют «на подхвате», дело в первую очередь в том, что Урбан постоянно живет в разладе с самим собой, по студенческой «философской» привычке рефлектируя на тему каждого совершенного, а тем более не совершенного им поступка: «Я сказал себе, что надо смириться. Именно смириться, потому что разумом ничего не решить. Но тупость повседневной работы я не могу перестать ненавидеть. Я несчастлив. Такой человек не имеет права жить. Я лишний… Мне резоннее всего сидеть бы в тюрьме».
Не лучше обстоят его дела и в «личной жизни». Попытки сблизиться с молодыми работницами, удовлетворить естественную потребность в общении с женщинами приносят ему сплошные разочарования, еще более усугубляя недовольство собой, разжигая комплекс неполноценности, обрекая на тотальное внутреннее одиночество. Когда-то, покидая Братиславу, Урбан мечтал сделаться «совершенным человеком». Теперь он не питает никаких иллюзий: «Мне кажется, что общество меня едва терпит. Я не чувствую себя членом общества». В конце концов он берет на заводе расчет и возвращается в Братиславу с горьким осознанием того, что «годы, проведенные им вдали от дома, были его проигрышем».
Роман «Нарцисс» определил всю дальнейшую творческую эволюцию молодого писателя, а Урбан Хромы стал первым в галерее героев-неудачников, которые один за другим в той или иной модификации будут возникать на страницах произведений Рудольфа Слободы. В «Нарциссе» определился и сам принцип повествования, чрезвычайно характерный именно для Слободы. В заостренной форме он сформулировал его недавно следующим образом: «Любой литературный герой — это, собственно, сам автор… Писатель не может писать ни о ком другом, кроме себя». Вот почему многие персонажи Слободы в профессиональных занятиях, поступках, поворотах судьбы часто повторяют биографию своего творца. Или лучше сказать: сам писатель щедро, вплоть до интимных мелочей, делится с ними личным жизненным опытом, привычками, вполне конкретными, доподлинными деталями и обстоятельствами своей жизни. И началось это именно с «Нарцисса». Не кто иной, как Рудольф Слобода учился на философском факультете, затем оставил его, переехал в Остраву, работал там несколько лет на шахте и на заводе, затем вернулся и наконец — единственное существенное отличие от Урбана Хромого — написал свой первый роман.