Вместе с Кико они работают по ночам на вокзале Монпарнас грузчиками за несколько су. Разгружают морепродукты из Бретани, целыми вагонами. От них так разит рыбой, что кошка мадам Сегонде влюбленно вьется вокруг их ног, когда к утру они, измочаленные, возвращаются в Улей. Рисуют плакаты для автомобильной выставки, становятся у прожорливого конвейера на заводе «Рено» в Бьянкуре.
Но внезапно мир раскалывается на части. Всеобщая мобилизация. Белые листовки, дождем падающие на Монпарнас. Сутин получает вид на жительство 4 августа 1914 года, в день объявления войны. Они выходят рыть окопы, хотят сделать что-то для Франции, которая их приютила. Скоро их отправляют домой по причине слабосильности.
Никто не покупает их картины, так продолжается многие годы. Они – кучка потрепанных русских, поляков, евреев, бежавших от погромов, одержимых живописью наперекор собственным законам, лишь милостью благословенного Буше спасенных от бездомности. Теперь, во время войны, на них посматривают еще недоверчивее, когда они сидят в дешевых кафе. Наши мужчины на фронте, только представьте себе. А этот сброд знай себе потягивает café-crème.
Они плюются на их картины. Ангел Буше верил, что здесь возникнет новая Академия, но они не хотят быть идеальными идиотами и салонными художниками. Буше предоставляет им полную свободу, вступается, когда их картины обзывают жуткой отвратительной мазней. Они хотят только одного: выжить, перетерпеть голод и страдания пчел, уцелеть. Когда-нибудь дорога выведет их из этой грязи, и стоит добраться до Сите-Фальгьер, как первый этап уже преодолен. Едва получив возможность, все опрометью бегут из идеального Улья, оставляя в печали благословенного Буше. O резвые прыгучие вши, кто вас выдумал?
Есть еще Инденбаум, которого все называют добрым самаритянином. Даже сейчас, в катафалке, Сутин видит его укоризненное лицо и слышит его сетования:
Я хотел помочь и Сутину, но он был невыносим. Каждый раз, когда я покупал у него картину, он под каким-нибудь предлогом брал ее у меня в долг и продавал снова. Семь раз он играл эту комедию, и я позволял водить себя за нос. Однажды в «Ротонде» он стал выпрашивать у меня тридцать франков. В то время это было для меня большой суммой. Я ушел от него, но он преследовал меня до самого Ruche, повторяя как глупую молитву:
Дай мне тридцать франков, дай мне тридцать франков, дай мне тридцать франков, да-а-й, да-а-й, да-а-й!
Дойдя до площади Конвансьон, я купил две селедки и сказал ему:
А теперь ты напишешь мне натюрморт! Он поднялся в свою мастерскую, а через два часа появился с небольшой картиной – три рыбины на тарелке с вилкой. Третью селедку он не выдумал, а просто нарисовал одну из двух в разных положениях. Я дал ему тридцать франков и прикрепил картину четырьмя кнопками к стене. Через три дня он попросил одолжить ему эту картину. Я согласился – в последний раз, но потом обнаружил эту картину у одного русского эмигранта, фотографа. Этот мошенник не вставлял пластины в аппарат, и его клиенты, заплатившие заранее, так никогда и не видели своих портретов. Делевский прятал за спиной маленькую картину.