Хихикающие, галдящие ласточки над Средиземным морем. O Ливорно! Эту корону из криков и гомона я дарю тебе, о поэт с козлиной головою! 22 января Ортис рано утром долго стучит в дверь, потом выламывает ее с разбега. Чилиец сам рассказал нам потом об этом. Амедео на кровати. Жанна обнимает его. Он тихо хрипит, называет ее Cara Italia. Ортис вызывает врача, который распоряжается немедленно доставить его в Шарите, больницу для бедных, где клошары совершают свой последний круг перед выбытием. По пути на угол улицы Жакоб и улицы Сен-Пер, он теряет сознание, он никогда уже не вынырнет из своего Средиземного моря. Два дня спустя, 24 января 1920 года, все кончено. Суббота. Туберкулезный менингит. Время: 20.45.
Сколько времени, Ма-Бе?
Успокойся, это не имеет значения, закрой глаза, скоро мы будем на месте.
Сколько раз она уже это шептала: Скоро мы будем на месте. Морфинный раствор позаботится о времени. Она берет на себя все остальное. Катафалк движется в сторону Парижа, мимо Парижа, над Парижем, словно въезд в рай уже никогда не найти. Какая-то клиника скрывается там, ждет его и прячется от глаз оккупантов. Он знает только, что это не Шарите. Сутин перестает задаваться вопросом, сколько сейчас времени, день сейчас, или ночь, или сумерки. Они едут бесконечно, едут бесконечно медленно, это самый длинный день в его жизни.
И два дня спустя. Тень скользит по тротуарам, белая тень, крошечная, худая, погасшая. Жанна Эбютерн. Ей двадцать три. Она знала его меньше трех лет. Она жила всего три года. Она была с ним в Ницце и Вансе. Збо отправил его на юг, в Ванс, в надежде, что под чудесным ярким солнцем его палитра оживится, станет радостнее. В надежде сбежать от испанского гриппа, бушующего в Париже, и от канонады. В жизни каждого человека найдется множество причин для бегства. 23 марта 1918 года, в прекрасный весенний день, Париж начинают обстреливать «большие Берты», немецкие осадные мортиры, обстрел продолжается и в мае. Двадцать один выстрел за день, с расстояния ста двадцати километров, из леса Сен-Годен, в шестнадцати километрах за линией фронта.
А в январе двадцатого Жанна опять несет впереди себя свой круглый живот, поддерживая его обеими руками. Так, как ходят беременные незадолго до родов. Ее ведут по коридорам морга, через подземный лабиринт к Амедео, которого любили поди теперь разбери какие неведомые боги. Увидев его тело, она только вскрикивает, как безумный зверь, без ума от горя. Она долго остается с ним, не говоря ни слова. Она останавливается у дверей, не целует его, только долго смотрит, силясь разгадать мертвую тайну, которая вторглась в ее жизнь. Отрезает себе локон волос и кладет ему в руку. Затем отступает назад к двери, не выпуская любимого из глаз.