Они совершенно одни. Ортис на неделю уехал, Збо слег с гриппом. Жанна сидит, согнувшись, на матрасе рядом с Моди, срывая, как плод, каждую секунду своего созерцания. Вызывать врача – зачем? Он здесь, с ней. Она смотрит на своего принца долго и молча. Так вот как умирают люди. Она хочет подняться с ним к небу из этой грязи, как было условлено. Они заключили между собой договор.
Когда Ортис возвращается, он находит Жанну в том же положении, стучащую зубами от холода, в невообразимо грязной квартире. Пустые бутылки, заледенелые банки из-под сардин. Жестянки с остатками масла на дне. На сдвинутых вместе матрасах видны маслянистые пятна. В течение восьми дней оба питались только сардинами в масле, выковыривали пальцами скользкую рыбу из банок и совали в бесчувственные рты. Никакой горячей пищи.
Хаим спросил Ортиса, какие были последние слова Моди, и теперь он снова и снова слышит их во время этой поездки в катафалке. Cara Italia, произнес он и сжал ладонь Жанны. Cara Italia. Милая Италия. Она была его безропотно страдающей Мадонной, его маленькой сморщенной матерью, она была Ливорно, и ласточками, и Средиземным морем. Она и ростом становилась все меньше и меньше, пока не стала напоминать его мать. И снова: Cara Italia. Только он был способен на такую любовь – вечную проклятую любовь к стране грез Italia. Почему только он не остался в этом раю, если так тосковал о нем? Останься же, где ты есть.
И Сутин снова вспоминает теперь, когда Cara Italia отчетливым эхом отдается у него ушах, он слышал это от Моди. Он сам всегда проклинал свое местечко, и сейчас, на помосте катафалка, ему хочется плюнуть при мысли о нем, он никогда не хочет видеть его снова, лучше уж Пиренеи, где он неприкаянно метался от вершины к вершине со своим мольбертом, никогда снова в эту вонючую деревню с обветшалыми дощатыми халупами, даже название которой, Смиловичи, преследовало его в кошмарах, набрасывалось на него с побоями. Моди другое дело. Когда Жанна ложилась на матрас рядом с ним, он бормотал эти слова. Cara Italia.
Январский вечер 1920 года, он выходит из «Ротонды», нескончаемый дождь льет на землю из огромных ведер, мастерская совсем рядом, почему он не идет туда? Он молча и слепо бредет по городу, доходит до улицы Томб-Иссуар (Боже мой, как меня пробирает дрожь, когда я пишу это название), возвращается на площадь Данфер-Рошро, садится у подножия Бельфорского льва, и кашель сотрясает его, продирает его насквозь в эту ночь под косым дождем. Он кашляет и корчится, сплевывает кровь под львиные лапы. Затем пошатываясь идет на улицу Гранд-Шомьер, взбирается по крутой лестнице в мастерскую, бросается на постель рядом с Жанной, беременной, на восьмом месяце. И снова плюет кровью, снова и снова. Столько крови нет ни у одного человека.