Он не завидует ни Моди, ни полету Жанны, ни последнему пируэту в его честь на льду январских луж, ни попятному полету одинокого тела на фоне жестоко-синего неба своей любви. Но этот полет навсегда останется в его снах. Он расскажет о нем мадемуазель Гард и навсегда запомнит ее испуганное лицо. Жанна летит из окна на улице Амьо, вдоль бесконечной вереницы этажей, а художник сливается со своим сном и помостом катафалка, где он, скрюченный, лежит на левом боку, эмбрион с цветными ногтями.
Доктор Готт входит в белую палату и слегка грубовато обращается к художнику, тихо лежащему в своей цветущей белой постели:
Вы исцелены, месье Сутинхаим. Вам больше не требуется никакая операция. Все в полном порядке. Трехкомпонентная терапия оказалась успешной. Святая троица ингибитора протонного насоса и двух антибиотиков. Геликобактер пилори вас больше не побеспокоит. Ваша язва желудка покинула вас навсегда, туда ей и дорога. Вспоминайте лучше о чудесном белом молоке, возблагодарите коров, вспомните с ностальгией висмутовый порошок. Наслаждайтесь белоснежным безболием. Вы вольны оставаться здесь столько, сколько захотите. Повторяю: вы исцелены! Исцелены! Свои воспоминания вы можете оставить при себе, они в полном вашем распоряжении. Можете смаковать их, усиливать важные эпизоды, слегка подправлять их, как вам больше нравится, или же гневно стирать, все это вам позволено. Сохраните то, что считаете достойным, и разрушьте картины, которые хотите смести с лица земли. Отдохните. Разве не чудесно пребывать среди этой белизны? Вы достигли цели. Вы даже заслужили право находиться здесь. Только еще одно, что я должен сказать вам. Есть лишь одна вещь, которая вам строжайше запрещена: вы никогда больше не должны здесь рисовать. Понимаете? Никогда больше. Это имело бы для вас ужасающие последствия. Я велю доктору Кно занести это в протокол.
Моди успевает шепнуть на ухо своему маршану Збо, перед тем как ускользнуть в последний раз:
Не грусти, я оставляю тебе гениального художника!
Збо смотрит недоверчиво. Никто не принимает всерьез пророка из Ливорно с его пророчеством. Он, вероятно, уже бредил, обнаженные богини с томно прикрытыми очами уже приветствовали его в чудесном средиземноморском краю. Cara Italia, о сладкое отечество!
И не кто иной, как Моди, нашептывал Сутину в Сите-Фальгьер:
Все, что тебе нужно, Хаим, это маршан.
И это именно он представил его в 1916 году Леопольду Зборовскому, сыну землевладельца, студенту и поэту, который в 1914 году, за месяц до начала мировой войны, прибыл в Париж из Кракова, полный жажды жизни и скоро выбросивший из головы свою Сорбонну. Беззаботный бонвиван, постоянно живущий в долг одиночка со слабым сердцем. Вначале он покупал у букинистов и перепродавал редкие книги, потом пришел черед первых холстов, которые он складывал у себя в гостиной. Кислинг, его сосед по улице Жозеф-Бара, вводит его в среду художников Монпарнаса. В марте шестнадцатого он становится маршаном Модильяни. Договор: 15 франков в день, вдобавок краски, холсты, натурщицы… Итальянец рисует в гостиной Зборовского, каждый день с двух до шести. Однажды он притаскивает с собой Сутина и представляет его Збо: