— Бруно? — позвал он.
Я замер, пытаясь понять, что у него с глазами.
— Бруно? Ты?
Не отвечая, я перебросил мяч через стену. Потом взял шаткий деревянный стул, неведомо зачем валявшийся тут на боку, подтащил его к стене и поскорее перебрался обратно к ребятам.
— Как вы думаете, — спросил я, отдышавшись, — Красный Крест еще здесь?
— Не-а, — отозвался Кикина, — брат сказал мне, они уже уехали. А что?
Но я не ответил. Никто не обратил внимания, что я плетусь в хвосте позади всех. Когда впереди показался корпус L417, оркестр заиграл что-то знакомое. Кажется, я слышал эту мелодию по радио раз-другой — давно, дома, когда мы сидели после обеда в гостиной, родители пили чай и я выпрашивал еще печеньице.
Как только пронесся этот слух, я сказал Томми, что надо бежать, сейчас же. Конечно, всего лишь две женщины сплетничали на улице, но рисковать нельзя.
— У нас еще одна доставка! — напомнил он.
— Подождет, — сказал я.
Мы поспешно отогнали тележку к пекарне, чуть не сбив по дороге пару человек, и оставили там, не тревожась даже о том, что она на треть была заполнена булочками для Ганноверского корпуса — одного из мужских корпусов. Если эти женщины говорили правду, уже не было смысла везти туда хлеб.
Томми и я со всех ног помчались через гетто. По лицам как минимум половины людей, мимо которых мы пробегали, я видел, как стремительно распространяется этот слух. Прошло уже больше пяти месяцев с тех пор, как отправили последний транспорт, и от этого новый слух казался почему-то особенно ужасным.
Я ворвался в нашу комнату. Франта сидел за столом, вокруг него — примерно половина ребят, кто прибежал туда еще раньше меня.
— Это правда? — выговорил я, запыхавшись.
Никто не ответил, но я и так понял. Почти все ребята плакали, и никто ничем не занимался — никто не играл, не читал, даже между собой не разговаривали. Лица у всех застыли, и сами они оцепенели — за исключением Кикины, который равномерно молотил кулаком по столу.
А сам Франта сидел как будто погруженный в себя. Взгляд его метался туда-сюда, на лоб набегали морщины, разглаживались и снова набегали. Грудь вздымалась, когда он делал глубокий вдох. Он на несколько мгновений задерживал дыхание, закрывал глаза, потом выдыхал.
— Правда? — повторил я, протискиваясь к столу между Феликсом и Лео.
Гануш кивнул.
— Когда?
— Завтра, — ответил Шпулька. — Начнется завтра.
— Займет несколько дней, — заговорил наконец и Франта. — Пять тысяч человек за один день вывезти невозможно.
— Пять тысяч?
— Всех мужчин от шестнадцати до пятидесяти пяти лет, — пояснил Гануш. — Всех до одного.