— Пиво противное, — сказал Кикина.
— Эта комната называется комнатой мальчиков, — продолжал Франта. — Но вы не мальчики, уже нет. За последние годы вы перестали быть детьми. Нацисты украли у вас годы вашего детства. Теперь вы уже мужчины, и вы знаете это. Вы мужчины и будете мужчинами, даже когда я уеду. Я всего лишь один из нешарим, а нешарим — гораздо больше, чем тот или иной человек. Нужно только поддерживать друг друга и помнить, как у нас принято поступать. Вот и все. Вы справитесь без меня, слышите? И, кстати говоря, — глаза Франты расширились и он сделал глубокий вдох, — драться подушками тоже не забывайте. Хоть вы теперь и взрослые.
Он подошел к лестнице и вскарабкался на верхние нары.
— Вот вы все передо мной, нешарим, — сказал он и откашлялся. Все молчали, пока Франта не заговорил снова. Глаза его покраснели. — Я люблю вас всех. Как родных братьев. Всех до единого. Обещайте, что будете об этом помнить. Обещайте мне.
Все замерли. Некоторые из нас еще плакали, но уже немногие.
— Франта, — заговорил наконец Феликс. — А твой двоюродный брат Саша… он здесь? В Терезине?
Франта не ответил. Он закусил щеку и несколько раз моргнул.
— Рим, рим, рим, темпо нешарим, — прошептал он.
Прошептал так тихо, что я не сразу разобрал, пока Франта не прошептал во второй раз, так же тихо:
— Рим, рим, рим, темпо нешарим.
— Рим, рим, рим, темпо нешарим, — несколько голосов присоединились к нему.
— Рим, рим, рим, темпо нешарим, — подхватил и я. Наш шепот по-прежнему едва слышен.
— Рим, рим, рим, темпо нешарим, — повторяют уже все, но шепотом. И почему-то шепотом эти слова звучат еще мощнее, чем прежде. Мощнее, чем даже в тот день, когда мы орали их во всю глотку, выиграв футбольный чемпионат.
Я закрываю глаза и слышу, как все вокруг повторяют, каждый в отдельности и все вместе, наши голоса сливаются, но все же не теряются в хоре:
— Рим, рим, рим, темпо нешарим.
Кикина, Пудлина, Павел, Брена, Карп.
— Рим, рим, рим, темпо нешарим.
Шпулька, Феликс, Педро, Эрих, Экстрабурт, Кали.
— Рим, рим, рим, темпо нешарим.
Гриззли, Паик, Густав, Крыса, Франта и я. И мы уже кричим:
— Рим, рим, рим, темпо…
Громкий стук прервал нас. Это дверь ударилась о стену. Я открываю глаза. Эрих, с красными, мокрыми от слез щеками, гневно щурясь, орет:
— Так нечестно! Нечестно, нечестно, нечестно!
Франте пришлось уйти, ему с кем-то надо было поговорить. Без него в комнате слишком грустно, так что я пошел в Дрезденский корпус повидаться с мамой и Мариэттой. Терезин казался одновременно и заброшенным, и полным суеты. Люди носились во все стороны, только никто ни с кем не разговаривал, даже не смотрели друг на друга.