— Пойдете с нами, — сказал первый офицер.
Я думал, папа что-то скажет, задаст вопрос, как-то отговорится. Он же самый умный на свете, а эти нацисты, хоть и здоровенные, с виду довольно-таки тупые. Почему он не предложит им сесть? Мы с мамой можем пойти прогуляться, а он пусть хорошенько с ними поговорит.
Но папа ничего не сказал, молча подошел к шкафу, снял с вешалки свой пиджак. Надел, поправил простой белый воротничок и завязал галстук. Все это время он смотрел на маму, но оба они молчали. Завязав галстук, папа несколько секунд постоял. Он просто стоял посреди комнаты, и больше ничего. Чуть ли не улыбался. Эсэсовцы с каждой секундой как будто росли во все стороны. И да, точно, это черепа у них на фуражках.
Я обернулся к маме. Иголка и нитка застыли в воздухе, мамины руки не двигались. Я хотел было сказать, что согласен играть с папой в шахматы не десять минут, а сколько он захочет, но тут папа сам сказал:
— Я готов.
Все трое развернулись и вышли. Папа — самым последним, он закрыл за собой дверь. Я слушал, как они спускаются по ступенькам. Почему я не слышал их раньше, когда они поднимались?
Шаги стихли.
— Что ж, — после долгого молчания заговорила мама. — С носками я разберусь потом. Хочешь… хочешь, сыграем в шашки?
— Куда пошел папа? — спросил я.
— Точно не знаю, — ответила мама. — Но, конечно… — Она отошла к раковине и налила себе воды. Попила и еще постояла там, спиной ко мне. — Конечно… — повторила она, возвращаясь ко мне, — он расскажет нам, когда вернется.
— Он попал в беду?
Мама провела пальцами по моим волосам, перебирая их, словно расчесывая. Она знает, что я этого не люблю.
— Что с ним будет?
— С чего ты взял, что он попал в беду? — спросила мама и отошла к шкафу, дверцу которого папа так и оставил открытой. Мама что-то задержалась там — странно, ведь она прекрасно знает, где лежат шашки, да и вещей у нас теперь немного. Наконец она вернулась с коробкой в руке.
— Ну? — улыбнулась она. — Какие ты выбираешь?
Я хотел черные, но тут заметил папиного ферзя, брошенного на краю стола. Королева, самая сильная фигура в шахматах, оказалась вдруг такой беспомощной. И рядом с ней — никого, только кружка прозрачного чая.