Мой рекорд — пятнадцать.
— Куда ты так торопишься, Миша? — повторяет отец уже не первый раз с той минуты, как мы вышли из дома. — Помедленнее, — говорит он мне, почти смеясь. Мы идем по набережной Влтавы, лучшей реки в мире.
Папа не понимает: для рекорда мне же нужно разогреться, подготовиться. Потому что сегодня будет новый рекорд, я точно знаю.
Папа вообще не любит торопиться.
— В шабат[2]не полагается бегать.
Это он уже пятый раз мне напоминает. Но я не обижаюсь на папу: он всю неделю так много работает. Мы его почти и не видим. Иногда он даже ночевать домой не возвращается. А завтра он и вовсе уедет в Лондон. Я ужасно огорчаюсь, когда папа уезжает. Хотя, конечно, если ты юрист и работаешь на самое богатое семейство Праги, приходится выполнять что велят.
Но у меня тоже есть дело. Я должен побить собственный рекорд. Сегодня.
Сейчас мы ступим на Чехов мост. Чайки гоняются друг за другом над водой, играют в какие-то свои игры. Замок, как всегда, тянется к небу, высоко-высоко над городом. Может быть, мы сходим туда, наверх, когда папа вернется из командировки. Посмотрим смену караула, поглядим с высоты на Прагу. Я попрошу папу, когда он перестанет делать мне замечания.
Мы свернули с набережной на мост, забитый людьми и машинами. Отлично. Вот идет Павел Горен, наш доктор. У него такое большое брюхо — ни у одного доктора такого нет. Но почему он идет не в Староновую синагогу, а от нее? Впрочем, какая разница. Главное — он отвлечет папу.
— Шабат шалом[3], Павел, — говорит папа.
— Привет, Карл, — отвечает Павел и ерошит мне волосы, бурчит своим брюхом прямо мне в ухо. — Скажи-ка, Миша, неужели ты еще подрос?