На ужин дали то же, что и на обед, плюс полморковки. А пока дожидался в очереди, я досчитал до 617.
Не помню, как я уснул: до последней минуты думал, что не усну. В огромном зале было темно, однако тишина в нем не наступала никогда. Плакали младенцы, стонали больные, сотни людей вертелись так и сяк на своих тощих соломенных матрасах. В какой-то момент посреди ночи я внезапно проснулся. Повернулся и увидел маму. Она сидела очень прямо, лицо застывшее, глаза широко раскрыты.
Делать здесь совершенно нечего. Только стараешься удерживаться и не ходить по-маленькому как можно дольше.
Я досчитал до 429, прежде чем получил завтрак из чего-то непонятного. Оно было почти белое, очень густое, на вкус вроде макарон. Вернувшись на наше место, мама вытащила из сумки буханку хлеба, отломила примерно четверть и разделила между мной и Мариэттой.
Появляются еще и еще люди, но не так много, как вчера.
Новый эсэсовец — ростом пониже вчерашнего — грозит расстрелом всем, кто утаит что-то ценное.
Эсэсовец орет на того очкарика за столом, который вчера до мяса обгрыз свой большой палец. Очкарик что-то отвечает, и наци дает ему подзатыльник. Два подзатыльника. Со всей силы. Час спустя, когда я снова туда посмотрел, за столом сидел уже другой писарь.
Несколько мальчиков собралось в углу зала. Мы играли в «а ну-ка, отними», передавая друг другу скомканный клочок бумаги, пока сидящая по соседству женщина не накричала на нас и не заставила прекратить.
Клапзубовы победили итальянскую сборную в серии пенальти. Ондржей кончиком мизинца отбил удар капитана итальянской сборной. Мяч попал в перекладину ворот, взлетел ввысь, а потом упал прямо Ондржею в руки. Итальянский капитан впервые в жизни был посрамлен.
Обед ничем не отличается от вчерашнего. Только досчитать я успел до 714.
Какая-то женщина окликнула маму по имени. Это жена одного из папиных коллег. Они взялись за руки и больше часа говорили, говорили. А потом обнялись и долго так сидели.
Время от времени мне удается забыть, что тут пахнет мочой. Но в какой-то момент я обязательно вспоминаю.
Старуха, которой вчера стало плохо, сегодня так и не поднялась. Женщина, мамина ровесница, почти не отходит от нее, сидит рядом, утирает ей лоб влажной тряпкой.
После того как я попросил ее примерно в пятидесятый раз, Мариэтта наконец согласилась поиграть со мной в карты. Но она нисколько не старалась, я обыграл ее влегкую, а так неинтересно.
После ужина (морковь и немного какой-то жидкости с крошечными кусочками чего-то — возможно, курятины) я собрался с духом и пошел в туалет. В нескольких шагах от входа я обнаружил на полу молодого человека со странно пухлым лицом. Он сидел скрестив ноги на голом полу — ни матраса, ни сумок рядом. К груди молодого человека был приколот картонный значок с номером 741. Парень то ли пел, то ли стонал, а может, и стонал и пел разом, все время высовывая изо рта слишком толстый язык, раскачиваясь взад-вперед. Проходя мимо, я заметил, что он обмочился. Он тер руками пол рядом с собой, похлопывал ладонями по луже. Потом сунул одну руку в штаны. Не в карман, а сзади, за пояс. Что-то подсказывало мне отвернуться и не смотреть, но я не сумел вовремя. Несколько секунд спустя парень извлек из штанов руку, что-то темно-коричневое прилипло к его пальцам. В следующий миг я увидел, как он это жрет. Мне показалось, мой желудок вот-вот вывернется наизнанку, и я рванул вперед, нарочно поглубже вдыхая в себя туалетную вонь. Но, даже наполнив легкие этим густым мерзотным воздухом, я не смог отвлечься от увиденного. Самое ужасное: как и с теми двумя, спрыгнувшими с балкона, я понимал, что никогда не забуду то, что сейчас увидел.