— Мама!
Она рывком выпрямилась и широко раскрыла глаза.
— Извини. Извини. Значит, счет два — два. Ты отнял мяч.
— Ладно, всё, — сказал я.
— Но я хочу дослушать.
— Все в порядке. — Я встал со скамьи. — Завтра дорасскажу. Мне пора.
— Пора? — переспросила она. — Зайди на минутку в корпус.
— Правда пора. Франта…
— Думаю, ты не пожалеешь, если зайдешь, Миша, — сказала мама. — У меня для тебя сюрприз.
Внутри тише, чем обычно. Должно быть, все на улице, где не так душно. Разве что с десяток женщин остались в комнате.
— Садись, садись! — велела мне мама, подведя к нарам в углу. Они с Мариэттой недавно сменили место.
— А где Мариэтта?
— Сказала, что пойдет к Ганне, — ответила мама, посмеиваясь. — Неразлучная парочка.
Она сунула руку под нары и вытащила пакет размером примерно с половину обувной коробки.
— Что это?
— Помнишь Макса и Розу Кляйн?
Я покачал головой.
— Макс много лет работал с твоим папой.
Тут мама запнулась, словно забыла, что хотела мне сказать.
— И? — поторопил я.
— Макс и Роза. Они много раз бывали у нас дома. Ты их видел, конечно же. — Она утерла пот со лба. — Ну и вот, теперь они в Португалии. Там живет брат Розы. Они выбрались еще в 1940-м. А теперь она прислала нам посылку.
Мама сунула руку в этот пакет и достала консервную банку — плоскую и совсем маленькую.
— Сардины? — вскрикнул я.
Мама кивнула и улыбнулась. Я потянулся рукой к банке.
— Погоди, Миша, — остановила меня мама. — Банка только одна. А ты знаешь, как твоя сестра их любит.
Еще бы не знать. Дома, в Голешовице, мы частенько сражались за сардины. Это у нас была главная причина раздоров, и еще горбушка, хрустящий краешек свежего батона. Только мама принесет домой хлеб, еще и покупки разобрать не успеет, а мы уже спорим, кому достанется горбушка. Разумеется, у батона два конца, но мама не разрешала отрезать вторую горбушку, пока мы все не доберемся до нее естественным путем. А что может быть вкуснее, чем положить на горбушку маслянистую, жирную сардинку? Ничего нет вкуснее.
— Ладно, ладно, — заторопился я, отбирая у мамы банку. — Открыть можно?
— Конечно.
Я оторвал от края банки крошечный ключик и принялся накручивать на него тонкую металлическую крышку. Показались концы четырех сардинок — две головы и два хвоста. Здоровенные сардинки, серебристые шкурки сияют сквозь масло. Я обожаю как раз такие, крупные. Некоторые ребята считают странным, что я без ума от сардин, но я их так люблю, что даже не пытаюсь это скрывать.
Мама наклонилась надо мной, пересчитала.
— Две тебе, две Мариэтте, хорошо?
Я кивнул и продолжал медленно отворачивать крышку. Согнулся всем телом над банкой, потому что мне казалось — все женщины в комнате чуют то, что я чую, этот насыщенный рыбный аромат. Три года, наверное, прошло с тех пор, как я в последний раз ел сардинку. Я думал, мама пошлет меня вымыть руки, или взять тарелку, или что-то еще: дома, в Праге, прежде чем угоститься сардинкой, нужно было все это исполнить. Но в Терезине, кажется, другие правила. Когда я открыл банку до конца и поднял голову, мамы рядом уже не было. Я огляделся. Мама ушла в дальний конец комнаты и там о чем-то разговаривала с тетей Луизой — тетя зашла в гости. Жила она на третьем этаже.