Хунхузы, пришедшие в себя, с яростными воплями бросились в погоню. На месте остался только джангуйда с двумя-тремя приближенными. Они, ухмыляясь, смотрели, как связанный по рукам и ногам Яновский пытается уйти от преследователей. Для этого ему необходимо было форсировать мелкую речку Янчихэ и достичь леса, сизой зубчатой стеной стоявшего на левом берегу. Шансов спастись у Мирослава практически не было, ну, может, один из ста…
Это понимали все. Джангуйда, презрительно оттопырив нижнюю толстую губу, бросил:
— За этого наездника я не поставил бы даже чоха[96]! — Он повернулся к кутулю. — Ты все еще здесь, черепаха?! Палок захотел? Живо скачи к Шен Тану, порадуй старика, скажи: самого Яновского везем! Надеюсь, Шен не забыл Аскольд…
— Цзайцзянь![97] — сказал хунхуз и пришпорил коня.
Яростное июльское солнце не могло, как ни старалось, пробиться сквозь таежную чащобу и потому весь свой жар обрушивало на широкую паленину, окруженную черными остовами сгоревших деревьев и поросшую густотравьем и разноцветьем. В травах лежал, безвольно раскинувшись, белоголовый мальчик. Его матросский костюм был изодран, руки и лицо покрыты царапинами и расчесами, на верхней губе выступили бисеринки испарины. Усталый Сергунька крепко спал…
Натерпевшись страху и мучений в бандитском логове, Сергунька ничуть не испугался, оказавшись один в тайге. Может быть, оттого, что сначала не понял, что произошло. Когда хунхуз, которому было поручено отвезти Сергуньку домой, сбросил его с коня посреди леса и ускакал, мальчик решил, что разбойник просто боится попасться на глаза отцу, поэтому и высадил его в окрестностях хутора: дойдет, мол, и сам.
«Конечно дойду!» Вместе со свободой к нему пришло чувство легкости, окрыленности, и он, радостный, со всех ног кинулся вперед, оставив за своей спиной беды и страхи недавних событий. Скоро, очень скоро между деревьев засинеет Сидеминская бухта, покажется красная крыша родного дома, и у белых ворот из китовых ребер Сергунька увидит заждавшихся его маму и папу.
Внезапно он остановился и, переводя дыхание, растерянно огляделся: все вокруг было незнакомым, чужим. Узкий глухой распадок, сдавленный крутыми плечами гор, был, очевидно, забыт богом сразу после сотворения, и поэтому здесь не ощущалось никакой жизни: не росли цветы, не пели птицы, не порхали бабочки. В полумраке замшелые валуны походили на дремлющих медведей, с веток деревьев свешивались плети седого лишайника, может, это бороды леших? Вазы из гигантских папоротников наполнены пожухлой листвой, желудями, гнилушками — ведьмино угощение…