Мистер Саттерсвейт, знавший почти всю богемную публику, кивнул. Ему было известно и о гениальности странноватого на вид композитора Клода Уикема, и о леди Росгеймер – толстой еврейке, пестовавшей молодые таланты. Много ему было известно и о сэре Леопольде Росгеймере, любящем супруге, который, в отличие от других любящих мужей, ни в чем не отказывал своей жене.
Хозяев дома они застали за чаем. Вместе с ними за столом сидел их гость – Клод Уикем. Поглядывая поверх роговых очков, он клал себе в рот все, что попадалось ему под руку, жестикулировал и, не проглотив пищу, торопливо говорил.
Джон Денман сидел прямо и, изображая на своем лице улыбку, делал вид, что внимательно слушает его. А композитор явно обращался к нему, поскольку миссис Денман сидела за столом с каменным лицом и молчала.
Мистер Саттерсвейт украдкой посмотрел на нее. Высокая, очень худая, с уже немолодым лицом. Гладкие, расчесанные на прямой пробор черные волосы. Простая женщина, совсем не пользующаяся косметикой. Деревянная кукла, да и только. И тем не менее… Ну должно же на ее лице быть хоть какое-то выражение. А его нет. Странно. Что-то с этой женщиной не так.
– Извините, что вы сказали? – переспросил композитора мистер Саттерсвейт.
Клод Уикем, влюбленный в свой голос, начал все заново:
– Россия, я сказал, была единственной в мире страной, в которой происходили интересные события. Русские проводили грандиозные эксперименты, пусть и над людьми, но они все же не сидели сложа руки. Потрясающе! – Он сунул в рот сандвич и тотчас отправил туда шоколадный эклер. – Возьмем, например, русский балет, – продолжил он с набитым ртом и, вспомнив о хозяйке дома, повернулся к ней: – Что вы думаете о русском балете?
Его вопрос был прелюдией к важному разговору, полагал композитор. Но ответ бывшей балерины обескуражил его.
– Я его не видела, – ответила Анна Денман.
– Что? – удивленно произнес Клод Уикем. – Но вы же…
– До замужества я была балериной, а теперь… – ровным, лишенным эмоций голосом ответила она.
– А теперь на заслуженном отдыхе, – закончил за нее Джон Денман.
– Танцевать? – пожав плечами, произнесла бывшая балерина. – Танцевать я умела. Но сейчас балет меня абсолютно не интересует.
– О!
Прошло несколько секунд, прежде чем к Клоду Уикему вернулся его прежний апломб.
– Кстати, об экспериментах над людьми, – включился в разговор мистер Саттерсвейт. – За эти эксперименты миллионы русских заплатили жизнью.
Молодой композитор резко повернулся к нему.
– Я понял, кого вы имеете в виду, – сказал он. – Карзанову! Да-да, великую и единственную в мире Карзанову! Вы видели ее на сцене?