А там каждую ночь светящееся оранжевым «Десять литров» полно до краёв, будто кипящий котёл ведьмы, — так, что и крышку приходится снимать с него, чтобы варево не переливалось через края, — иногда, несмотря ни на какую погоду, дверь остаётся открытой настежь для притока свежего воздуха. Лица всех посетителей хорошо знакомы работникам «Литров» — новых почти что не появляется, и принимаемые радушно завсегдатаи, остающиеся даже и спать на удобных чёрных диванах, делают заведению предприимчивого человека всю выручку. Потому со стен всякий раз заботливо снимаются работниками оленьи рога и головы, нависающие над спящими, а при свете дня, когда бурление зелья несколько утихает, на широкие деревянные столы подаётся и чай, и кофе, и на кухне поджариваются яичницы, — и тогда кажется, что вовсе не это место является пристанищем самых отвратительных, странных и диковинных существ с лицами и голосами едва ли человеческими. Но когда сумерки вновь сгущаются и зажигается оранжевый свет, варево тихо и незаметно начинает закипать, и, искажённое днем, всё в «Десяти литрах» вновь становится настоящим — неприкрытым и первозданным, и всё пребывает там в постоянном слиянии и смешении.
— Смешно! Смешно, что все вокруг, узнав об этой истории, точно бы решили, что я это из-занеё!.. А я это вовсе не из-за неё!.. А всё это совсем и не так! А эта даже фамилию мою не поменяла — поиграла именами, будто все они для неё на один лад! — говорил, стуча кружкой по столу, Холмиков, а маленький невзрачный мужчина, к которому он подсел, только лишь почувствовав, как разум окутывается туманом и погружается куда-то в бездну, глядел на него безразлично, не выражая ничего, кроме скуки и пустоты, и иногда отводил взгляд, ничуть не меняющийся, в сторону и тонко вздыхал. В лице его было что-то ослиное, печальное и покорное. Холмиков продолжал говорить, путаясь и заплетаясь, совершенно не видя перед собой ничего. Он торопился, повышал голос, переходил на шёпот, совсем затихал.
— Да её-то я любил, и что с того! Это было, не буду отрицать, и именно любил, не так только, шутки шутил!.. А я, оказывается, жук после этого! Что ж, и чёрт с ним, не в том даже дело! А вот хоть кто-нибудь, кроме меня, знает ли, в чём? Конечно, нет! Подумают: из ума выжил, вспоминает!.. А я сейчас скажу, всё скажу, что да как, всё выложу! Вот отвечай мне, — настойчиво обратился он к мужику, — почему? Почему, я спрашиваю! Почему я, зачем… — Холмиков приостановился, как бы решаясь на что-то. — Почему я… не написал своей книги? — выпалил он вдруг, уставившись на мужика. — Зачем я всё чужие изучаю?!.. И как смела она…