Но вот происходит разлом. Упорядоченный мир начинает распадаться. Вот рушатся у мира и небеса, и земля проваливается, а после они меняются местами и крутятся. Вот хаос и тьма вползают в каждую вещь и расщепляют её изнутри, и она рассыпается.
Вот он висит один в абсолютной пустоте, болтается в невесомости.
Вот такси мчит его по грязным темнеющим улицам…
Нет.
Нет, стоп, думает Холмиков, ещё раз назад. Ещё раз обратно, в тот миг, когда мир стоял ещё прочно, прочно как никогда. В тот миг — за секунду до, в тот миг, спокойствие которого никогда уже не вернется. Прожить его ещё хотя бы один раз, прочувствовать во всей полноте…
И вот он — стрелке часов до пяти не хватает пары минут, за окном — ещё немного — и вечереет. Комната согрета равномерным белым светом настольной лампы, большое кресло, как теплое одеяло, обволакивает уютом и будто бы крепко держит сильными мягкими лапами. Ноги удобно размещены на письменном столе. Мысли ушли далеко в самую суть статьи о жизни и творчестве современного сербского поэта Радована Станковича, лекция с последующей дискуссией о котором должна пройти на факультете через неделю. В квартире и — кажется — во всем доме тихо так, что становится слышен шум собственной крови.
Но стрелка, отсчитывающая минуты, ползет — медленно, неумолимо, и вот она вновь, в этом проклятом, заколдованном круге, достигает двенадцати — и тогда часы показывают ровно пять часов вечера.
И тогда раздается звонок в дверь.
И тогда происходит раскол, разлом. И вползает хаос.
Но, конечно, это очевидно ему только теперь, когда он оглядывается назад. А ему вчерашнему, тому, который держит в руках толстую распечатку статьи, крепко и уютно обхваченному мягкими лапами кресла, в самую секунду звонка неизвестно ещё ничего, и потому мир там пока ещё прочно держится, даже не содрогнувшись. Едва ли этот звонок — то, как он воспринял его в тот момент — можно сравнить хотя бы с внезапным дуновением ветра, приносящим вдруг откуда-то далекий, незнакомый запах.
И вот он идет открывать, спокойно отложив статью, хотя и — не ждавший гостей — удивившись мельком.
Но от следующей сцены воспоминания Холмиков, не вынеся, вновь застонал, будто от зубной боли, и, зажмурившись сильнее, стал тереть глаза, словно надеялся стереть таким образом те картинки, которые сам же стремился вспомнить детально.
Но картинка лишь отчетливей и яснее предстала перед ним, как живая.
Вот он, поинтересовавшись, кто звонит, и не получив ответа, выглядывает в глазок и никого на лестничной площадке не видит.
Вот он, нахмурившись, думает уже вернуться к чтению статьи, но что-то будто не дает ему этого сделать. Некие силы удерживают его в коридоре — кажется, он насторожился, потревоженный странной шуткой, которая для совершенно тихого дома — большая редкость. А он не хочет быть настороженным, неизвестность и необъяснимость возмущают его. И тогда, будто бы это поможет ему что-то понять о произошедшем, он осторожно приоткрывает дверь на цепочке — и сморит в узенькую щелочку.