— И что читала? — Шелобей подлаживался под её тихий шаг.
— Да отстой какой-то. Зато бумажку с похвалой дали. — Лида улыбнулась как для фотоснимка и поправила рюкзак (шарик подпрыгнул). — У меня ещё том писем Цветаевой с её нытьём остался. Отвратительная баба.
— Прям и отвратительная? — Шелобей курил, смотрел в журчащую канавку и старался не расстраиваться.
— Угу. А больше всего мне нравится, что она с женой Бунина дружила. И поливала его грязью. И деньги просила. И поливала. Фу вообще!
Шелобей пинал бессмысленный камешек:
— Не понимаю твоих претензий.
— Попрошайка и лицемер. Что тут непонятного?
— Ну так то — стихи, а то — жизнь, — сказал Шелобей (не очень уверенно).
— Но правда-то какая-то должна быть в человеке?
— Наверное. — Шелобей посмотрел направо и увидел беззубый забор. — Давай срежем? Я тут одно место клёвое знаю.
— Давай.
Он взял её за руку.
Ладонь была исхудалая и вострая: она была такая маленькая, что её можно было нечаянно потерять (ужасно! ужасно!!), — но Лида держалась цепко, как мартышка, и две ладони эти раскачивались — мимо деревьев дурацкого коричневого цвета — мимо гнилых и бесцветных листьев — мимо покинутой усадьбы с таким неудобным для прогулок забором.
Проводник из Шелобея был из рук брось: уже скоро они шли мимо бетонных плит и колючей проволоки, распинывая пластиковые бутылки, — старались не свалиться и не погибнуть (направо катился нешуточный овраг). Прогулка выходила дурацкая, но обоим это только нравилось.
Выведя их в цивилизацию, к мощёным дорожкам, Шелобей выклянчил у Лиды розовые очки: Филёвский парк стал намного приятнее.
— Это что — собаки? — Лида остановилась недоверчиво.
(Она безумно боялась собак.)
— Да нет, вроде. — Шелобей приподнял очки. — А. Нет. Есть одна… Но это такса.
Из леса к таксе выскочили две мохнатые и весёлые морды: чем-то даже медвежьи. Они — давай увиваться за ней, а такса — давай отлаиваться. Лида вдруг обмякла и больно упала на асфальт. Шарик стукнулся ей о голову и опять пополз наверх.
(У Лиды было что-то вроде сонницы: засыпала она неожиданно и некстати — обычно, когда ей делалось страшно.)
Земля дезертировала у Шелобея из-под ног. Он собрал себя, сел на корточки и оживил Лидочку пощёчинами (нежными, но настойчивыми) и водяным фонтанчиком (он набрал полные щёки воды, но та не разлеталась со смешным звуком, а как-то вытекала изо рта). Пока возился — все колени на джинсах изгваздал (хотел не обращать внимания, а всё равно обращал; ещё он заметил, что у Лиды опять разные носки).
— Ты как? — сказал Шелобей (а хотел: «Как ты?»)