Что же, ах, что же Марго любит? Она, кончено, гулящая, но все же нраву не злого… а как искусна в постели… Славно! Тьфу… То есть — наоборот: Господи, упаси!
Бутурлин едва не споткнулся и, свернув за угол, на Выборгсгатан, направился к пристани. Из распахнутой двери таверны (не «Тре крунер», эта называлась «У дуба») пахнуло табачным дымом. Лоцман невольно поморщился — табачищем он не поганился, хватало и чего другого. Правда, многие из его добрых знакомых, даже тихвинцев или там псковичей — баловались, дым пускали. Такое в Тихвине с рук сходило, да и в Новгороде, и в Руссе… А вот попробовали бы на Москве покурить — живо бы угодили под кнут! Ужо отпробовали бы… Лют патриарх Никон, лют, говорят — на место самого царя себя ставит. Ничего! Алексей Михайлович его живо укоротит, хоть и прозван Тишайшим. Прозван-то прозван — да в тихом омуте, сами знаете, кто…
Что же она любит, эта чертовка Марго? Ха! Да как это — что? Да все, что дамы из общества любят, то и она, даже больше еще. Перчатки, браслеты, кольца, веер…
Веер… Тут же было рядом что-то… Вот, как раз у пристани… Да! Вот она, лавочка: «Негоция Свена Сноррисена. Товары из колоний». Ну, если не там, то…
Решительно толкнув дверь, Никита Петрович спустился на три ступеньки вниз, оказавшись в полутемной зале, освещенной дрожащим светом свечей. За прилавком, заставленным всякой всячиной, возникла сутулая фигура в длинном темном кафтане с большими блестящими пуговицами.
— Мы уже закрываемся… Хотя для столь солидного господина всегда приятно сделать исключение. Что вам угодно, любезнейший? Может, что-нибудь подсказать? Вам, несомненно, нужен табак… Ах, нет! Тогда вы ищете подарок? Я угадал? Скажите же, кому? Мужчине? Женщине?
— Одной юной… но уже весьма самостоятельной особе…
— Ах да, да — юной особе! Как же я сразу не сообразил, старый дурак.
— Дурр-рак, дурр-рак, дурр-рак! — заскрежетали прямо позади Никиты.
Молодой человек тут же отскочил, выхватил нож… и выдохнул, увидав большую лимонно-желтую птицу, сидевшую в подвешенном к потолку кольце. Именно птица и говорила, и в том не было ничего чудесного — такое говорящее чудо Бутурлин видел уже не раз, именовалось сие божье творение — попугай.
— Осмелюсь предложить замечательную табакерку! Ах, понял, понял — лучше вот это зеркальце… А вот, обратите внимание на пудреницу. Настоящие сапфиры и золото!
— Сапфиры, говоришь? А что-то они не сияют, не радуют глаз!
— Так, мой господин — свет-то какой! Хотя… — продавец — желтолицый старик с длинным, с аккуратной горбинкою, носом — доверительно понизил голос и наклонился. — Говорят, в Париже и Амстердаме умеют шлифовать драгоценности. И тогда камни сияют, как солнце! Да-да, мне говорили именно так. Так что скажете насчет пудреницы? Всего десять талеров. Вам отдам за семь.