Зашел он к ней только после занятий, когда в канцелярии не было никого. Буркнул угрюмо «здрасте» и встал столбом у дверей.
Она, по привычке, копалась в своих бумагах, не замечала. А может, делала вид. Потом обернулась и удивленно взмахнула густо накрашенными ресницами: «Ах, вот он, пропащий!» — как будто бы ничего не случилось, и принялась выговаривать, почему это он не только не ходит за письмами, а и вообще перестал заходить.
— Почему вы молчите! Не знаете, что отвечать?..
Она еще спрашивает! Будто сама не знает… Он не ответить пришел, а спросить. Вопрос тот вертелся на языке, но он просто стеснялся его задавать: неужели не ясно все и без этого?..
Она уронила:
— Я жду.
— Зачем у вас был, ну, этот… Бугаев? — выдавил он наконец. — Зачем он тогда приходил?..
Она вдруг весело рассмеялась: ах, вон оно что! Уж не ревновать ли он вздумал, мальчик? Но это же просто смешно. Обхохотаться можно. Да разве она запрещает кому-то к ней заходить? Ведь книги в библиотеке берет у нее не он же один! И иногда на квартиру, домой к ней заносят. Чего он находит тут странного?..
Она говорила настолько искренне, что Сашке вдруг стало неловко. А что, если зря он подозревает?.. А она уже предлагала садиться, сама придвинула стул, заявив, чтобы он поскорее выбросил из своей головы все эти глупости. Пусть он по-прежнему к ней заходит, она всегда будет рада ему.
Он уходил от нее успокоенный, с новой книгой под мышкой, о любимых своих художниках-передвижниках.
…Сашка с трудом оторвался от этих мыслей и начал думать о композиции, о домашнем задании.
Что было памятным самым в его шестнадцатилетней жизни? Как бегал три лета в подпасках? Или как теплину жгли с мальчишками, из трубы из железной стреляли, палили из поджигов, ловили в Кистеге рыбу, купались? Или по первым проталинам, на не просохшей еще земле, в бабки играли? Сначала конались бабкой: конка, плоцка, бока, ника, жох. Жох — первому бить… А может, как лошадей гоняли в ношнину, ходили по ягоды, по грибы? Земляника, самая ранняя, высыпала у них на лесистой, повернутой к полдню горе, недалеко от деревни. Раздвинешь, бывало, руками траву — и в глаза тебе полыхнет спелая землянижина, крупная, красная, с выступающей зернью на алом блестящем, словно лаком покрытом, боку. Бережно сунешь ее в Лубянку, ищешь другую — и вдруг попадается целая кисточка спелых, одна другой лучше, краснее. Наберешь их букетик, на тоненьких, будто проволочных, ножках, прямо с листочками, с зеленцами, — чудо как хороши. А запах! Сунешь в лубянку нос — так тебя и обдаст духмяным тем ягодным ароматом…