Сам он лично, Норин Андрей, за громкой славой не гнался. Тем не менее и у него имелась своя заветная цель. Но вот появились откуда-то люди, далекие от искусства, — и обухом, обухом по голове!..
Что происходит? Во имя чего? Откуда взялась тенденция все приводить к общему знаменателю?.. Искал и не находил ответа. И не видел вокруг никого, кто бы мог объяснить. Потому и все мысли его устремлялись в те времена, когда, как казалось, он твердо верил в свое призвание и знал свой истинный путь, — в годы учебы своей в мастерской у Серова.
С приходом Серова в натурный класс там все решительно стало меняться. Первое, что он сделал, Серов, — отменил пресловутые «номера» и ввел вместо них оценки всего лишь трех категорий. Выставлять он их стал не за одни только большие работы, но и за карандашный набросок с натуры, в котором чувствовал «хватку» и «глаз». Гипс почти весь был изъят из учебных пособий, его заменила живая натура. Но и прежних натурщиков, всех этих Василиев, Тимофеев из богадельни, сотни раз рисованных, заменил молодыми натурщицами. При Училище был открыт свой магазин с материалами для рисования и живописи. Привозились материалы из Франции, были они лучшего качества, стоили же дешевле, чем в других магазинах.
Это при нем, при Серове, в дополнение к программе общеобразовательной были открыты еще и высшие курсы, из университета приглашены лучшие профессора, в числе их — историк Ключевский.
До Серова модель, случалось, мусолили иногда по целому месяцу, он же стал ставить всего на один сеанс, требуя быстрой ее зарисовки. Ставил и на пять минут, требовал рисовать по памяти.
В натурном классе с приходом его начались небывалые строгости. В первый же месяц первую категорию за рисунок получили из их класса всего лишь двое, во второй и третий — один, а в последующие — по нескольку человек. А в конце учебного года случилось непостижимое: оказалось, что весь их натурный класс не умел рисовать, — из девяноста учеников был признан окончившим класс по живописи только один, а все остальные оставлены на второй год…
Новый профессор их находил, что слишком они закопались в гипсы, в неподвижные формы антиков, не изучали натуру, а просто срисовывали ее. И вот когда он вместо мертвой натуры поставил живую, все они потерялись, не зная, как схватывать форму, как ее обобщать…
А как он учил! Подходит, молчит, взыскующе смотрит. Иной раз сам возьмет кисть и примется явно портить работу. «Плохо, совсем никуда не годится, не видите разве? Фигура не нарисована, нос отлетел на целый аршин!» — «Так уж и на аршин! Ошибся на самую малость». — «Для вас это малость, а для меня аршин… А голова, а торс? Весь рисунок разъехался! Извольте взять три точки и заново строить фигуру…»