Довольный, что так хорошо поработал, он зашагал в общежитие. Разделся, лег и уснул так крепко, что не услышал, когда все ушли на занятия, не слышал даже того, как его кто-то пытался будить. Спал, не подозревая, какой же отчаянный переполох он вызвал своей стенгазетой.
Возле нее, едва лишь завидев, еще до начала уроков сбилась большая толпа. Студенты шумели, кричали, слышались возгласы, смех. «Наконец-то прорвало!..» — «Правильно, так и надо! Вот молодец!» — «Ребята, а этого вы узнаёте?! Ха-ха-ха-ха! Вот это врезал так врезал!» — «Нет, ты лучше сюда посмотри!» — «А эту заметку читали?.. По-моему, в самую точку!» — «А это вы видели?!»
Училище клокотало. Кто же это решился высказать то, что все знали, все видели, о чем шушукались по углам, но никто не осмеливался говорить напрямую, открыто, во всеуслышание?..
С занятий пришли в общежитие как ошалелые. Виновника торжества разбудили, подняли с постели и принялись поздравлять. Только Долотов да Слипчук, а с ними еще человека два-три не разделяли общих восторгов. Федя и Гошка пришли, положили тетрадки и тут же исчезли куда-то, вернувшись лишь поздно вечером.
К вечеру в общежитии стало известно, что Гапоненко рвет и мечет. Он до того растерялся, директор, что позабыл дать команду снять стенгазету, и она провисела до следующего утра. Говорили, что собирал он профком, но профком ничего не решил, мнения там разделились. Одни осуждали поступок Сашки, другие молчали, а третьи даже набрались смелости защищать.
Ничего не добившись, Гапоненко распустил профком, а на другой день с утра вызвал для объяснений Зарубина.
Стенгазета уже находилась в директорском кабинете, была разложена на столе. Сам директор взволнованными шагами ходил из угла в угол, усиленно пыхая трубкой.
Сашка встал возле двери, ожидая, с чего он начнет.
Гапоненко вынул трубку из губ и показал на разложенный номер:
— Ваша работа, Зарубин?!
— Моя.
Он опять заходил, словно разгон набирая или боясь утратить необходимый заряд.
— А редколлегию вы собирали?.. С редколлегией, как редактор, советовались?!
— Я один ее делал.
— «Один»… Изволите видеть? — один! А кто это вам разрешил подобное самовольство, кто?! — заговорил, повышая голос, директор, с усилием сдерживаясь. — Вы знаете, как называется это?.. Это — анархия! Самая настоящая! Если каждый из нас будет так поступать — вы знаете, что из этого может выйти?!
— Я правду там написал, — буркнул угрюмо Зарубин.
— «Правду»… Это какую такую «правду», позвольте узнать?! Что директор будто бы изгоняет лучших преподавателей, педагогов и оставляет одних прихлебателей?! что он злоупотребляет властью?! что у него есть любимчики, осведомители?! что в общежитиях грязь, а обеды в столовой идут налево?! Вы это считаете правдой?! К вашему сведению, педагоги, которых вы, вероятно, имели в виду, уже восстановлены!.. В общежитиях грязь, беспорядок?.. Да, возможно, и было когда-то, но с этим сейчас мы решительно боремся! А вот скажите-ка мне, Зарубин, что сделали вы, лично вы, какой вклад внесли, чтобы преодолеть все эти недостатки, помочь дирекции?! Сидели и наблюдали со стороны? Копили материал, выбирали момент, когда можно ударить исподтишка, незаметно?! Критиковать-то каждый горазд, а вот как за дело взяться да засучить рукава, поднять коллектив на борьбу с недостатками — на это вас не хватало!..