Ходили слухи еще, что собирал Доляков по лугам полевые цветы. Натащит домой, разбросает — и ну составлять колера. Вот потому-то многие композиции у него и напоминают букеты…
Многое говорилось, много ходило слухов. Говорили, что никогда он не делал эскизов, писал все сразу и набело; что может писать сразу несколько композиций: поработает над одной — начинает другую, берется за третью, к первой потом возвращается. Работает он стихийно, по вдохновению, мысли ему приходят молниеносные. Пишет на диво быстро, когда на него накатит, ночи работает напролет. А по утрам он будто бы наблюдает, как выкатывается солнце…
Малорослый, худой, угловатый, с растрепанными усами, в больших сапогах, подвижный как ртуть, с малосвязной запутанной речью, одним лишь своим присутствием он вносил во все беспорядок. В доме его была постоянная бедность, бедлам. Но всех восхищали его работы, восторг вызывали звонкие, чистые краски, филигранная тонкость рисунка, фантастичность сюжетов, смелые композиции. Огромные деньги платила заграница за все его «тройки», «битвы», «гулянки», за сказки. Ему одному из первых в артели было присвоено звание заслуженного.
Что вывело вдруг на прямую дорогу никому не известного ранее богомаза, недоучившегося доличника? Было теперь у него, кажется, всё — и слава, и деньги. Да, слава была, и большая, всемирная. Но вот деньги… Они у него не водились, не шли ему впрок. Все у него уплывало меж пальцев. Работал он много и не жалея себя, пробовал все, что попадалось под руку: писал на картоне, железе и жести, писал на стекле, на слоновой кости, пергаменте, перламутре, финифти-эмали, на фарфоре и даже на камне и дереве. Прочность красок своих проверял, опуская на несколько суток изделия в русскую сорокаградусную. Случалось, за месяц расписывал этих коробочек, пудрениц, брошек по тридцать и более штук. Авдотья, супруга его, таскала изделия эти на сдачу в артель бельевыми корзинами. К тому же нередко перепадали ему и заказы крупные, денежные — от торговых организаций, издательств, музеев и частных лиц. Его приезды в Москву превращались во встречи с художниками, артистами и писателями, коллекционерами, любителями искусства. Это его рукой расписанная сценами из «Лоэнгрина» шкатулка была в свое время подарена Собинову, а другая шкатулка — со сценами из «Годунова», все десять актов, — знаменитому иностранному дирижеру Коутцу, гастролировавшему в Большом театре в Москве.
Весь местком Большого театра его, Долякова, за эти вещи благодарил. А иллюстрации к знаменитому памятнику древнерусской словесности обессмертили его имя.