В артели его уважали. За преданность делу, за честность, за прямоту и за ум. Досекину с ним приходилось встречаться и раньше, но все в обстановке официальной, на заседаниях, собраниях, поговорить же с глазу на глаз со времени первого их знакомства как-то не представлялось случая.
Пока обживались в купе, разговор вел Лубков неохотно, будто был чем озабочен. Да и соседи мешали. Но вот поезд тронулся наконец и, потолкавшись в сплетении пристанционных путей, в леденцово-красных, зеленых и желтых огнях выходных стрелок, выбрался в ночь, на простор, в ночное пространство. И только теперь Досекин, заказав у пожилой проводницы чай, решился задать тот главный вопрос, что мучил его, не давал покоя. В Москве прокатилась очередная волна арестов, и не терпелось узнать, коснулось ли это Всекохудожника. Он даже пригнулся к Лубкову, чтобы за лязгом вагонных колес тот лучше расслышал, но подошла проводница с дымящимся чаем.
— Будете пить? — спросил Досекин Лубкова.
— Спасибо, что-то не хочется.
— Ну а я выпью… Люблю, между прочим, чаек!
Проводница ушла.
Звякая ложечкой о стакан, помешивая дымящийся чай, Досекин опять приготовил вопрос, но помешала разносчица, ввалилась в купе в засаленном белом халате поверх пальто, с огромной, как детская зыбка, плетеной корзиной, выкрикивая: «Кто выпить и закусить желает? Есть водочка, колбаса, бутерброды… Мужчины, выпить желаете?»
Досекин испуганно замахал на нее руками: не надо! Лубков между тем задержал разносчицу.
— Вам скоко… Сто грамм? — спросила она, сваливая нагруженную корзину на лавку.
— Стакан наливайте. Полный.
Лубков расплатился, неторопливо поднес к губам полный, с краями, стакан и, боясь расплескать, долго и с наслаждением тянул синеватую влагу сквозь редкие зубы, двигая кадыком, словно поршнем. Стряхнув на язык последние капли, он по-крестьянски крякнул, отставил стакан, широкой ладонью вытер усы, поднес бутерброд с селедкой к ноздрям, понюхал и отложил обратно.
— Не много ли будет? — спросил Досекин опасливо.
Лубков сделал жест: как раз в аккурат.
Пухлой белой ладонью Досекин тронул свой бок: «С удовольствием бы составил компанию вам, да вот, понимаете, печень…» — и наконец-то задал вопрос, так его волновавший.
Лубков подтвердил: да, все верно. Прежнее руководство ВКСХ[24] сменили, оно оказалось вражеским. Получены новые указания, им, таличанам, спущены новые планы, даны очень сжатые сроки на перестройку. Миниатюры теперь не будет, она не находит сбыта. Вернее, почти не будет. А ту, которая в плане, они обязаны выдавать восемьдесят процентов в новом —