— Дружба — это святое?
— А знаете, почему Ванеев любил звать меня Никой? Ника — крылатая богиня победы. В самые последние дни он всё думал, не верил в смерть, отгонял мысль о смерти, он рисовал: когда-нибудь мы добьёмся победы, крылатая Ника! Будем жить в новом обществе. Оно будет добрым и умным, и люди там будут честные, открытые. Там не будет вероломных людей. Как хочется увидеть такое новое общество! Вы верите, Проша? Он верил. А ещё он мечтал, что мы с ним когда-нибудь поедем во Францию и увидим в Лувре крылатую Нику Самофракийскую. Знаете, что это? Это статуя из мрамора. Древняя статуя. Её нашли на острове Самофракии на Эгейском море. У неё отбита голова, но она прекрасна. Тело, плечи, грудь, крылья — порыв и стремление вперёд! Она — победа. Но только для доброго, понимаете, Проша, — победа добра.
Они осторожно и медленно шли по селу. Из окон изб глядели бабы.
Иногда она умолкала надолго. Тогда Прошка думал о Паше. О дружбе с Леопольдом. Как ему быть? Как должен поступить революционер и марксист в такой ситуации, в какую попал наш товарищ Прохор? Он хотел дружить с Леопольдом! Забыть во имя дружбы Пашу? Отказаться от Паши?
— А телеграммы из дому нет, — говорила Доминика. — Нет и нет телеграммы.
Каждое утро она просыпалась с вопросом, не принесли ли телеграмму от родителей.
«Наша родная и любимая дочь, горюем с тобой твоим горем, скучаем о тебе, ждём домой тебя, дочка, когда родится твой маленький. И нашего милого, бесценного внука ждём и любим! Отец, мать».
Телеграммы от отца и матери не было.
— Они не хотят моего возвращения домой. Они меня прогнали из дому.
— Меня тоже прогнали из дому.
— Товарищ Прохор! Проша Ты мужчина, у тебя ведь не будет маленького.
— А вы не бойтесь, вы радуйтесь, что у вас будет маленький! Ваше счастье, что будет!..
— Правда, правда! Я радуюсь. Спасибо тебе, Проша. Ничего, что я на «ты» перешла? Так ближе, теплее, на «ты» Ванеев хотел сына. И я хочу сына, но если родится дочка, Ванеев и дочку любил бы Как ты всегда сердечно скажешь, Проша, спасибо тебе! Ты мне всё равно что родной.
Однажды, когда, по обыкновению, они прогуливались вдоль села, Доминика замедлила шаг, к чему-то прислушиваясь, ей одной только слышному. Зеленоватая болотная бледность медленно полилась по лицу. Глаза стали огромны, застыли.
— Скорей домой! — сорвалось с губ.
Вытянув руку, она шатающимся шагом подошла и со стоном привалилась к забору.
— Скорее Ольгу Борисовну! Лепешинскую! Прошка, Прошка, скорей! — Она крутила и мяла край чёрной шали, открывала рот, ловила ртом воздух.