Фрол Евсеевич напоминал Прошке учителя. Очки у него были тоже в тоненькой золотой оправе. И говорил он не много и не зря.
— Капитализму больше в России да больше, а бедному люду хуже да хуже, — так коротко объяснил Прошке книгу. И строже: — Больно-то не шуми! Допечатать надо да выпустить книгу.
— Фьють! — сообразил Прошка.
— Но-но, рассвистелся, щегол! Мальчишество своё наружу всё так и выказываешь. Идём, поручение есть.
Он кивнул, зовя Прошку следовать за собой в тесную каморку возле типографского цеха. Здесь хранились рукописи и прочие важные бумаги и, как в цехе, углы цвели зеленью, а на стене висел Пушкин художника Кипренского, со сложенными в глубокой задумчивости руками.
Фрол Евсеевич сказал:
— Поручение касается печатания книги. Отнесёшь одной особе листы на корректуру, или, проще говоря, на проверку, нет ли ошибок в печатании. Особу зовут Анной Ильиничной. Она в обмен вернёт другие листы, проверенные. Те проверенные листы привезёшь в типографию.
Фрол Евсеевич спустил очки на нос, внимательно поглядел сверху очков:
— Уразумел?
— Уразумел. А писатель Владимир Ильин той особе знаком?
Фрол Евсеевич не спеша поднял с носа очки, будто прикрывая глаза.
— Чего не знаю, того не знаю.
«Знает! — подумал Прошка. — Видно, тут какой-то секрет».
— Что Анна Ильинична сама сочинительница, это известно, — сказал Фрол Евсеевич. — Сочиняет стихи. А то, может, приходилось читать итальянского писателя Де Амичиса «Школьные товарищи» книжку? Её перевод с итальянского. Занятная книжица для ребят. Ну лети.
Прошка полетел. Он всегда был быстр, а тут выскочил из подвала как из пушки. А за воротами стал. За воротами, мягко покачиваясь на рессорах, по Большой Морской улице катил экипаж. Экипаж был Прошке знаком. Каждый день в тот же час крупный чин департамента полиции подъезжал в нём к дому № 61 по Большой Морской улице. В этом доме с зеркальными окнами, пальмами, ковровыми лестницами и швейцаром в подъезде была канцелярия Горемыкина, министра внутренних дел, ведавшего полицией, жандармерией, ссылками, цензурой, политическим сыском — всё это было под властью министра. Полицейский чин следовал к управлению горемыкинской канцелярии с ежедневным докладом.
Стоял редкий для петербургского марта ясный солнечный день. Из-под колёс брызгали лужи, воробьи разлетались с громким чириканьем в стороны. Полицейский жмурился от солнца, углублённый в мысли, должно быть приятные. Его холёное, с аккуратной бородкой лицо было довольно, он даже напевал какой-то мотивчик.
Лошадиные копыта: цок-цок.
— Тири-ри-ри, — долетало до Прошки чиновничье пение. Экипаж проследовал мимо типолитографии Лейферта. — Тири-ри-ри.