— Мамаша ихняя, сударыня, обходительная, нешумливая, а люди говорят, все дети у ней по тюрьмам да ссылкам. Что ты будешь делать, какая судьба материнская, а?
Ольга Александровна не стала поддерживать рассуждений извозчика, расплатилась, назначила час, когда приезжать, чтобы успеть к вечернему московскому поезду, и через садик с посыпанной жёлтым песочком дорожкой, клумбой и кустами жасмина прошла на террасу дачи номер три. Пусто, никого не слыхать. Дверь в комнату открыта. Она перешагнула порог. Теперь в доме Ульяновых всё любопытно было ей, по-особенному было ей любопытно. Один сын в сибирской ссылке, другой.
В комнате скромно и чисто, ни одной лишней вещи. Обеденный стол под накрахмаленной, слепящей белизны скатертью. Висячая лампа над столом. Стенные часы с важным медленным маятником. Пейзаж, изображающий волны в северном море, где-то у чужих берегов. И пианино. Обычное. У неё в Егорьевске такое пианино. Нет, у неё не такое пианино. На этом барельеф Моцарта в профиль. С высоким покатым лбом, глядящий вдаль Моцарт.
«Как славно!» — подумала Ольга.
И увидела входящую в комнату женщину, пожилую, строго одетую в тёмное, с кружевной наколкой на белых волосах.
— Мы получили телеграмму и ждём вас. Здравствуйте, Оля!
— Здравствуйте, — ответила Ольга Александровна, глядя на неё, удивительно чем-то прикованная. Что в этой хрупкой, маленькой женщине так притягивает с первого взгляда? В этой старой женщине. Разве она старая? Не знаю, нет, может быть. Красивая? Да, наверное, была очень красивой. Несутулая, прямая, изящная. Тонкое лицо. Всё в ней изящно. Но не это же, не изящество её поражает! Что же? Вдруг Ольга схватила — вот что! Волосы. Белые, как только выпавший снег. И тихие, с глубоко запрятанной печалью глаза. Что-то значительное и тревожащее было в облике матери.
— Садитесь, пожалуйста, — сказала она. — Анюта скоро выйдет. Анюта готовит посылку Володе. Моя посылка готова, а она собирает книги Владимиру Ильичу. Скоро три, в три часа мы обедаем. И Митя придёт из больницы, Дмитрий Ильич. Садитесь.
Они сели к столу, друг против друга. Мать положила на край стола узкие руки и, поглаживая чистую, без морщинки скатерть, говорила:
— Владимир Ильич пишет, вы едете к Сильвину. Мы знаем его. Когда Володю арестовали в Петербурге в декабре 1895, мы жили в Москве. Сильвин приехал к нам рассказать. Раньше приехала Надя, а за ней он. Не очень легко приезжать с печальной вестью, приятнее с радостной. Он много важного тогда нам сообщил. Мне кажется, он мужественный и добрый человек, берегите его.