Вот так штука!
— Меня-то к чему зацепили? Я сюда и зашёл-то случайно, — пытался Прошка уговорить жандармов.
Они сторожили его полчаса или час. Прошка стал нервничать и впадать в нетерпение, когда из комнаты появился жандармский полковник.
— Тэк-с, — просвистел он, скользнув небрежным взглядом по Прошке, и вытянул в его сторону длинный белый палец с розовым ногтем: — Обыскать.
В мгновение оба жандармских молодца накинулись на Прошку, обшарили, общупали, нашли за пазухой свёрнутые в трубку листовки.
— Тэ-эк, — сказал полковник, пробегая глазами одну из листовок, постукивая об пол носком сапога. — Т-э-эк, — с размышляющим видом повторил он.
Листовки оставил себе, Прошку приказал увести.
Прошка не понимал, что с ним происходит. Когда двое жандармов, ухватив за локти, сводили его с лестницы, он не понимал, куда его тащат, зачем. Куда, зачем везут его в извозчичьей пролётке? И даже когда захлопнулась дверь и зловеще повернулся в замочной скважине ключ, запирая его в каменной камере, он не поверил. Потом на него нашло исступление, и он стал колотить в дверь кулаками, биться, кричать. Скрежетнул в скважине ключ. Просунулась голова надзирателя:
— Тихо. Карцеру захотел?
Прошка утих. Железный откидной стул, железный стол, железная койка. Под потолком решётка оконца.
Что они хотят с ним делать? В чём он виноват? За что его судить? Прошка не придал значения отобранным у него листовкам и думал, что его судить не за что. Он лёг на койку, укрылся с головой тоненьким одеяльцем и, всхлипнув, как кутёнок, от одиночества и обиды, уснул.
На следующее утро Прошка ждал, вот вызовут, разберутся, отпустят. Его беспокоило, что прогулял из-за жандармов работу. Но ничего, авось Фрол Евсеич заступится.
Весь день не вызывали. Прошка истомился от ожидания. Не мог есть, плохо спал ночь, метался.
На другой день с утра начал ждать. Опять не позвали. Ещё прошёл день. Ещё. В первую же тюремную неделю Прошка потерял весь свой прежний доверчивый ребяческий вид. Уже не глядели глаза его открыто и удивлённо, жадно ловя впечатления жизни. Взгляд стал неспокоен и скрытен. Скулы обтянулись.
Его вызвали через неделю. Молодой следователь допрашивал вежливо и неумолимо. Это было его первое дело, он старался изо всех сил, надеясь себя показать.
— Где вы взяли листовки? Кто вас вовлёк в организацию? Назовите товарищей.
У Прошки не поворачивался язык сказать, что листовки у него от Петра Белогорского.
— Признавайтесь, что ваша цель возбудить рабочих к борьбе против правительства.
— Нет.
Но в камере, оставшись один, Прошка думал. Вот о чём были листовки. О рабочей борьбе. Прошка вспоминал, что говорилось на кружке у Кусковой. Рабочим не до борьбы. Рабочие к политической борьбе не способны. Образованный класс буржуазии способен. А листовки, которые Пётр Белогорский раздобыл для Кусковой, о рабочей борьбе. Прошка думал, думал.