Надежда Константиновна хотела написать об этом просто, понятно. Очень понятно, очень убедительно! Именно для работниц она писала свою брошюру. Она видела их перед собой, их истомлённые лица и потухшие, без блеска, глаза. Страдала их болью. Ненавидела эксплуататоров-фабрикантов. О своей ненависти хотелось ей написать жгучими, разящими словами. Слова приходили не сразу. Она переписывала по многу раз каждую страницу книжки, конец был не скор, но она всей душой отдавалась работе. Наверное, книжка её будет полезна революционному делу, а только об этом она и мечтала. Ещё ей было очень приятно, что Владимир Ильич одобрял её замысел.
Так прошёл час, другой в сосредоточенной тишине, только слышалось поскрипывание перьев.
Но вот в дверь постучали негромко. Надежда Константиновна кинула взгляд на Владимира Ильича. Углублённый в мысли, он не услышал стука. Она оставила рукопись и вышла.
— К Владимиру Ильичу за советом, — сказала Елизавета Васильевна.
Пошептались, как быть. Жалко отрывать Владимира Ильича от работы, а что делать? Старик больше тридцати вёрст прошагал осенней дорогой — не отсылать же обратно. Владимир Ильич не отказывал приходившим в любое время за советом крестьянам. Надежда Константиновна пошепталась с матерью и скрепя сердце впустила старика.
Старик вошёл, держа завязанную в кумачовый платок кринку. Поискал икону в углу, не нашёл и поспешным крестом закрестился на окно, за которым шатался от ветра осенний жиденький куст и виднелись Саяны, задёрнутые клубящимся занавесом туч.
— Садитесь, пожалуйста.
Он пугливо моргнул и опустил сначала на пол у табурета кринку в кумачовом платке. Владимир Ильич стоял возле конторки, слушал рассказ старика. Он был ещё не старик. Если присмотреться внимательнее, оказывалось, что его борода и остриженные скобкой волосы не седы, а выцвели от солнца, что морщины на лице не от лет, а, должно быть, от тяжёлого труда, и заботы. На нём была холщовая рубаха без пояса и стёртый армяк. Его звали Сидором Марковичем.
— Продолжайте, Сидор Маркович, — говорил Владимир Ильич без лишней ласковости, но внимательно слушая.
— Лошадные мы, не скажу, что кругом бедняки, нынче у зятя молотьба, баба моя с кобылёнкой нашей на помочи у брательника. А я пешочком собрался, мне нипочём, я и полста вёрст за день отмеряю в летний-то день. По осеннему времени с ночёвкой надо рассчитывать, туда-сюда и обернёшься до ночи, там, гляди, погода задует, с Саян неурочно нагонит метели, в нашей местности, случалось, под самым двором до смерти заблудятся, а мне семерых мал мала меньше сиротить неохота.