…Его, Трофима, поймали на третий день, когда он пытался переплыть реку. Допрос тянулся долго. Все осложнялось тем, что его приняли совсем за другого человека, который перед этим убежал из тюрьмы. От него требовали признания, с кем, через кого он имел связь с Москвой. Трофим ничего не знал, а потому или молчал, или твердил, что он пленный, убежал из лагеря. Его били, ставили по шею в воду, загоняли в пальцы иголки… Не добившись нужного признания, измученного пытками, чуть живого бросили в одиночку…
Одиночка была тесная, мрачная, с небольшим оконцем-щелью под самым потолком. Дотянуться до окошка, посмотреть в него было невозможно, — оно было слишком высоко. Три раза в день дверь одиночки приоткрывалась. Чья-то рука ставила прямо на пол еду. Утром — кружку горького желудевого кофе, в обед — алюминиевую миску баланды, вечером — кружку чая. К приварку каждый раз тонюсенький, как листок бумаги, кусочек хлеба… И хоть бы какие-нибудь живые звуки, крик, шум… Нет. День и ночь тишина. Ниоткуда ни звука, ни шороха. Словно в могиле. Вначале он считал дни, ночи. Потом и это перестал делать — сбился со счета. Он не брился, не умывался… даже почти не вставал — лежал и лежал неподвижно на полу. Перебирал в памяти все, кто когда-либо случилось с ним — в детстве, в юности… Потом приходило забытье, сон.
Ноги и руки его опухли, перестали слушаться. Он уже через силу доползал до дверей, чтобы взять кусочек хлеба или кружку чаю.
И тогда он понял — жить ему на этом свете осталось мало, он умирает… И удивительно: это его никак не встревожило. Он смирился со своей смертью, не сопротивлялся ей и только ждал, когда она, наконец, придет за ним… Он уже так обессилел, что не мог дотянуться рукой до кружки, чтобы напиться…
И тогда произошло чудо — в одиночку откуда-то залетела муха. Обычная муха, каких так много бывает летом в каждой деревенской хате. Муха билась о стекло, хотела вырваться на волю. Посидит, посидит, отдохнет и опять жужжит, опять бьется о стекло. И Трофим вдруг подумал: «Муха не хочет умирать. А я…» И он, напрягаясь из последних сил, пополз к оконцу…
Хотел встать на ноги — и не смог.
Сквозь щель-оконце в камеру проник луч света, осветил кусочек стены. И тогда Трофим подумал, как все же хорошо жить — ходить по земле, ощущать на себе солнечное тепло, говорить, смеяться…
Через неделю он уже ходил по камере… А еще через какое-то время его опять перевели в лагерь.
Кончилась война, вернулся домой. Ни хаты, ни людей.
Бэбиха, Нупреева жена, что поселилась на Трофимовой усадьбе, рассказала, где люди. Сама она с детьми как-то ухитрилась убежать из окруженной немцами деревни и осталась жить на пепелище. Схоронила трех детей. И сама опухла, еле двигалась. Когда почувствовала, что вот-вот умрет, попрощалась со своей Катей, взяла лопату и пошла на кладбище — могилу себе копать. Одна оставаться в погребе не захотела и Катя — пошла вслед за матерью, на кладбище. Вдвоем они кое-как выкопали могилу, но вылезти из нее у Бэбихи уже не было сил. Пожалуй, и скончалась бы там, если бы Катя не увидела солдат с красными звездами на пилотках, то были советские разведчики. Солдаты вытянули из могилы Бэбиху, спасли…