…Теперь в его жизнь входило нечто совсем неведомое. В новогоднюю ночь он был у Альзиных один потому, что Таня с Володей уехали к тяжело заболевшей бабушке, а ему стало нестерпимо тоскливо дома.
Именно с этой ночи все и началось. Но что? В смятении он готов был осуждать себя. «Так нельзя, — говорил он. — Надо взять себя в руки».
И в гости-то к Чаругиным Алексей пошел сегодня для того, чтобы доказать самому себе, что вот, как прежде, вместе с Таней идет к знакомым, и ничего-то ему не надо, и доживут они, как жили и раньше, в мире терпимом, прочном и выверенном.
Но из сегодняшнего посещения друзей тоже ничего хорошего не вышло. Он был в гостях рассеян, оживился, только услышав от Валентины Ивановны историю Шеремета и участия в ней Юрасовой. Вчера ему попались на глаза строки из «Витязя в тигровой шкуре», и сердце рванули слова: «Суть любви всегда прекрасна, непостижна и верна». Да, непостижна. Но всегда ли прекрасна?
— Вы?! — поразился Куприянов, войдя в палату, где лежал Рындин, и увидев Леокадию в белом халате.
Она, тоже ошеломленная этим ночным появлением, встала, держа в руках книгу.
— Мой ученик… операция… — начала объяснять она.
Узнав, в чем дело, Куприянов упрекнул:
— Что же вы мне не позвонили?.. Ну, я теперь сам пригляжу за вашим знаменитым Рындиным.
Добавил виновато, словно сожалея:
— Вы извините, я пройдусь по больнице и потом возвращусь…
Она снова села у постели Рындина. Мальчик спал. Леокадия переменила пузырь со льдом, безуспешно пыталась продолжить чтение.
Через полчаса Алексей Михайлович возвратился с молоденькой медицинской сестрой.
— Вот Шурочка посидит немного возле вашего питомца, а мы пройдем в мой кабинет… Вы ничего не имеете против?
Яркий холодный свет заливал небольшую комнату в бежевых, с серебристыми прожилками обоях. Книжный шкаф, диван, два кресла возле стола — вот и все, что было в его кабинете.
— Что это вы читали? — взглянул Куприянов на обложку книги, которую она держала в руке.
Леокадия назвала роман знаменитого писателя, сказала смущенно:
— Может быть, я не понимаю, но трудно читается.
— Нет, и я не продрался сквозь эти заросли, — признался Куприянов. — Прекратил попытку на полпути. А кто ваш любимый писатель? Да почему же мы стоим?
Они сели на диван. Алексей Михайлович снял с головы белоснежную шапочку.
— Куприн, — ответила она.
— А из ныне здравствующих?
— Паустовский.
Он будто заполнял торопливую анкету, так хотелось ему поскорее узнать все: ее привязанности, интересы, вкусы… Да, он тоже любит и Куприна и Паустовского.
— Как-то в Ялте я был в домике Чехова. И там до боли в сердце меня поразили: зеленоватая клетчатая кепчонка, синяя тетрадь на рабочем столе… «от Мюр и Мерлиза» из Москвы, календарь для врачей, плетеное кресло в спальне… Так все просто, человечно. А в книге отзывов посетителей запись француза: «Каждый писатель должен иметь чеховскую душу».