«Да, справедливая, — думал Иржанов. — Главное в ней — душевная чистота… Как счастлив должен быть Федор Иванович… И он, видно, славный человек…»
Печальная зависть охватила его. Неужели были заяц-пикадор, рассветы у плотины, звезды над степью? Да, но был и шалопай, не понявший своего счастья.
Часа в два он сказал:
— Пора, доченька, а то нам от мамы попадет.
— Ты не бойся, я ей не скажу, что ела, а дома тоже все поем.
— Нет, так не пойдет: маме надо говорить правду.
— А ты где работаешь? — поинтересовалась девочка.
— На комбинате. В насосной.
— Это представляет?
Он не сразу понял, что она имеет в виду, потом сообразил: наверное, спрашивает, опасно ли.
— Да ведь зевать нигде нельзя. Насос тоже любит внимание.
— А как он состоит?
…К этому насосу путь тоже был не прост. Вскоре после приезда в Пятиморск Анатолий пошел к Альзину. Григорий Захарович узнал его:
— Снова в наших краях?
Иржанов обратился к Альзину, а не в отдел кадров, потому что Григорий Захарович когда-то хорошо отзывался о его рисунках и вообще был тем человеком, которому Анатолий мог рассказать все, ничего не утаивая.
Слушая Иржанова, Григорий Захарович задумчиво гладил плешеватую голову. Набив табаком трубку, испытующе посмотрел из-под черных бровей.
— Пойдете в цех внешних сетей и сооружений? — наконец спросил он. — Там у нас человек сто работает. Круглосуточно… Ведают сбросом воды, распределением пара, кислыми стоками. Оклад — восемьдесят пять рублей. Работать придется в колодцах…
Ну, его теперь ничем не испугаешь.
— Пойду!
Работа действительно оказалась нелегкой: приходилось дежурить ночами, спускаться в люки на веревке, надев противогаз. Ничего, бывало и пострашней.
Вскоре Анатолия назначили помощником насосчика. Работа стала ответственнее, требовала знания чертежей, напряженного внимания. Если выходил из строя один насос, следовало немедленно вводить запасной, иначе могло парализовать все цехи.
— Как он состоит? — повторил Анатолий вопрос дочки и стал рассказывать, как именно «состоит».
Вера не спала. На другой кровати сном усталого человека забылся Федя. А она лежала на спине с открытыми глазами и думала: какой Федя хороший — спокойный, добрый. С ним она чувствовала себя, как в защищенной бухте. Никаких захватывающих дух взлетов, никаких неожиданностей. И не надо их. Все прочно и ясно. Любит ли она его? Вот так, как любила когда-то Иржанова? Но разве недостаточно огромного уважения? Она искренне хочет, чтобы Иржанов уехал, исчез, и сейчас старалась вспомнить все самое плохое о нем, оскорбительное для себя. Шнуровал ей туфли, а сам… с Анжелой… Читал те же самые стихи, что и ей… А потом подло сбежал…