— Меня одна знакомая пыталась воспитывать. «Наши отцы и деды, — говорит, — проливали кровь за революцию. И мы должны все силы отдать, если надо». А я… — Шеремет сделал паузу и раздельно закончил: — не хочу быть затычкой в каждой бочке. Хочу сейчас, немедленно, жить хорошо.
Григорий Захарович почувствовал, как кровь прихлынула к его лицу. Этот мальчишка, работающий кое-как, смеет измываться над святая святых! Нет, не мальчишка — он прекрасно понимает, что говорит. А может быть, тоже бравада? Или политическое недомыслие? Спокойно, спокойно… Ты здесь не для разносов и угроз…
— Григорий Захарович, — прогудел Потап, — я считаю, в художественных книгах надо в основном о наших недостатках писать. Давать теневые стороны. Выявлять таких, как хапуга Лясько. Из ворованного материала домик себе на пять комнат отгрохал.
Вот, пожалуйста, еще один «философ», теневые стороны ему только подавай.
— Представьте себе: приходит к вам в общежитие писатель, — начал Альзин, — и видит: в сушилке темно — лампочка перегорела. На кровати в верхней одежде храпит Лобунец, Шеремет, скажем для примера, режется в карты…
Все заулыбались. Вот человек — каждую мелочь заметил!
Григорий Захарович посмеялся беззвучно, только задрожали крылья ноздрей да тени прошли по губам.
— И напишет писатель рассказ… Изобразит все эти, так сказать, теневые стороны. Реальность? Вроде. Но разве только это и есть в вашем общежитии? А то, что вы за день сделали? Не вы, Шеремет, вы и сегодня, честно скажем, особо не утруждали себя, чтобы жить хорошо. А вот тот же Лобунец. А то, что с десяток ребят из вашего общежития поплыли по грязи в вечернюю школу? Что Панарин готовится в вуз, Саша Логвинов увлекается Макаренко, Иржанов неплохо рисует — это что, не реальность? Или тоже надо затенить? И если правду, Лобунец, писать, так получится, что перегоревшая лампочка — только деталь, хотя, конечно, и о ней надо писать. И хапуг выводить на божий свет… Да ведь мир не только из них состоит.
На дворе все те же темень и грязь.
Альзин пробирается по лужам, посвечивая жужжащим фонариком.
— Григорий Захарович! — раздается позади.
Лобунец чем-то смущен, в нерешительности. Неужели просьба? Что-то не похоже на этого парня.
— Григорий Захарович! Вы не думайте, что мы обыватели… и не понимаем… Конечно, вы правы, в нашей жизни на каждом шагу такие взлеты — дух захватывает! И глупо все сводить к теням да недостаткам… Глупо и неверно…
Потап шаркает сапогом по луже, словно подбивает мяч.
— Разве же это навсегда?
Альзин смотрит на Лобунца почти нежно.
«Вот, пожалуйста, — говорит он мысленно кому-то. — А в чем вы хотели нас уверить?»