При Хамите живут теперь только младшие, можно бы сказать — его собственные дети, но разве старшие тринадцать — не его дети? И лучше так: с отцом живут те пятеро сыновей и одна дочь, которые родились уже после войны и пока не успели обзавестись своими семьями.
— По-русски будем садиться или по-узбекски? — спрашивает Хамит. Санобар уже хлопочет в другой комнате, расстилая белую скатерть прямо на полу (пол, конечно, покрыт ковром), раскладывая по сторонам бархатные подушки.
— У меня от стульев ноги замирают. Да-а. И галстук не могу носить. Душит. Старший мой Донат галстук мне подарил, чтоб культурно было. Но беда с галстуком… Еще пиалушку? Кок-чай, полезно.
— И-и-эх, хорошо живем, правда? — спрашивает нараспев Хамит. — Все дети выросли, все крепкие, хорошие люди вышли. Своих детей имеют. Семья теперь наша девяносто душ стала. Хоть разъехались дети, а нас не забывают. Приезжают, письма шлют. Я персональную пенсию получаю. Кто в Узбекистане живет — мед даю, кто дальше уехал — фрукты посылаю. Что еще надо? Ишак у меня был, пчелам воду возил. Один человек говорит: машину как инвалид войны хлопочи. А мама моя старенькая говорит: «Не надо, не проси. Мы как в войну и после войны жили? Голод терпели. А сейчас чего не хватает?» Права Мангит-апа, ой, как мы терпели… Да вон он, музей!
В глубине двора стоит кособокая избушка.
— Вот здесь и жили. Тринадцать детей, Самат-ака, Мангит-апа и я. Сломать бы ее, но жалко. Музей!
Какой радостью было для Хамита письмо Надежды Ивановны Николаевой.
«Глубокоуважаемый Хамит! Только увидела Вашу фотографию в газете, и обмерло сердце. Стала читать статью и все больше волновалась. Сколько раз я и раньше вспоминала те страшные осенние дни 1943 года под Запорожьем. Фронт проходил через село Ново-Александровка, где мы жили тогда с мамой. В нашем подвале лежало несколько раненых бойцов, но одного я запомнила особенно. У него был восточный склад лица. Он больше молчал, может быть, не знает русского, думали мы с мамой. Но он так удивительно улыбался, превозмогая страдания. Столько света, столько благодарности было в его улыбке, что мы не смогли забыть это лицо.
Помните, к рассвету подъехали две телеги, раненых уложили по двое. А мы с матерью шли, держась руками за телегу, ни шагу не отступая в сторону. Лейтенант предупреждал нас, что будут проходы через минные поля. За селом попали под обстрел — к Ново-Александровке уже подступал враг. После первого взрыва лошади понесли. Кто-то из раненых крикнул: «Ложись!» Вторым взрывом нас с матерью присыпало землей. Мы остались живы, работали потом на кухне военного госпиталя, но тот обоз с ранеными так и потеряли.