– Твоя правда, Марфа, твоя правда, – качала головой одна, что постарше. – Совсем худые времена, совсем, – повторяла она по нескольку раз один и те же слова, словно забывала их. – Истинный крест, неспроста все это…
– Храмы то порушили совсем. А кто рушил? Кто? Сами же… И не отмолишь-то грех такой, – подхватила вторая бабуля. – Матушка Фрося говорит, что Антихристово время наступает… Сказано в Евангелии, что когда придет человек с черным ликом и в черных одеждах, то кровь прольется по земле, – с придыханием говорила она. – Орда проклятых филистимлян придет с запада…
– Икона Богородицы даже замироточила. Сказывают, как начали читать «Отче наш…», так капельки кровушки на ее глазках и появились, – голос второй перешел на шепот. – А потом голоском она своим ангельским запела осанну…
И вскоре уже забыв этот перехваченный кусочек разговора, ты наслаждаешься жарким летним деньком, безоблачным небом и прохладной водой протекающей невдалеке речки. Однако вечером ты вновь и вновь вспоминаешь этот последний разговор и что-то иррационально страшное и чужое наполняет твою душу, заставляя тебя вздрагивать в ночной тишине от любого шороха.
* * *
с. Старая Падь
Заброшенная покосившаяся избенка, крыша которой от времени и непогоды уже давно пришла в полную негодность. Кирпичная труба едва выглядывала из-под кривой шапки бурой соломы.
Палисадник возле дома густо зарос сиренью, придавая избе с выбитыми окнами вид давно не стриженного хулигана. Плотные лапы кустарников, переплетенные друг с другом, почти полностью закрывали тропинку, которая когда-то вела к крыльцу дома.
Однако если же сойти с этой тропки и не побоявшись протиснуться сквозь густой кустарник и стеной стоявшие одеревеневшие стебли крапивы, то можно было увидеть уютную полянку. Это было небольшое пространство хорошо вытоптанной травы, в центре которого стоял перевернутый деревянный ящик с кучей какой-то бумаги на нем.
Я осторожно отодвинул большую ветку сирени и вновь, уже не помню в какой раз, посмотрел на проселочную дорогу, которая вела в сторону железнодорожной станции.
– Черт побери, – раздосадованно прошипел я, опять никого там не обнаружив. – Этот алконавт Колян уже давно должен был вернуться. Неужто этого горе-тракториста повязали в городе с моими письмами? – признаться, от такой мысли у меня все похолодело внутри. – Этот ведь дурень сразу меня сдаст… Б…ь, никому нельзя даже простейшего дела доверить.
Да, я все-таки решился громко заявиться о себе и назвать вслух ту самую Дату! Именно поэтому я уже второй день сижу в этом облюбованном мною логове с самого утра и до вечера, обложившись тетрадными листками и серыми почтовыми конвертиками.